— Вы даете слово, что присмотрите за ней, пока она неодумается и не вернется к нам?

Я тяжело вздохнул:

— Даю слово.

Я отправился домой, нагруженный яствами и деликатесами,которые дон Одон и его супруга всучили мне буквально насильно, угощая за счетфирмы. Я пообещал им, что позабочусь об Исабелле в течение нескольких дней,пока разум к ней не возвратится и она не поймет, что ее место — со своейсемьей. Бакалейщики настойчиво предлагали мне деньги на ее содержание, но этукрайность я с негодованием отверг. У меня родился план, согласно которому кконцу недели Исабелла должна была уже спать под отчим кровом. Но для этогоследовало несколько дней подержать ее в заблуждении, будто она стала моейпомощницей. И более неприступные крепости сдавались.

Я пришел домой и обнаружил девушку за столом на кухне. Онавымыла посуду, оставшуюся от ночного пиршества, сварила кофе и была одета и причесана,как святая на рождественской открытке. Исабелла, отличавшаяся редкойсообразительностью, прекрасно поняла, откуда я явился, и встретила меня вовсеоружии — взглядом побитой собаки и покорной улыбкой. Я сложил пакеты собразцами изысканных товаров от дона Одона на мойку и посмотрел на Исабеллу.

— Отец не застрелил вас из ружья?

— У него закончились патроны, и он вел обстрел этимибанками с мармеладом и кусками ламанчского сыра.

Исабелла сжала губы и скорчила подходящую случаю гримасу.

— Так, значит, Исабелла у нас пошла в бабушку?

— Mamma, — подтвердила она. — В квартале еепрозвали Везувием.

— Охотно верю.

— Говорят, я немного на нее похожа. В смысле упорства.

«За доказательствами далеко ходить не требуется», —подумал я.

— Твои родители — хорошие люди, Исабелла. Ты ихпонимаешь не больше, чем они тебя.

Девушка не ответила. Она налила мне чашку кофе и теперьждала приговора. В моем распоряжении имелись два варианта: выбросить ее наулицу и загнать в гроб чету бакалейщиков или взять себя в руки и вооружитьсятерпением на два-три дня. Я полагал, что сорока восьми часов пребывания рядом ссамым циничным и неприятным из моих воплощений хватит за глаза, чтобы сломитьжелезную решимость девчушки и отправить блудную дочь домой, под крылышко матери,с мольбой о прощении и проживании на полном пансионе.

— Можешь пока пожить здесь…

— Спасибо!

— Не так быстро. Ты можешь остаться с условием.Во-первых, каждый день ты наведываешься в магазин, чтобы повидать родителей исказать им, что ты в порядке. Во-вторых, ты слушаешься меня и подчиняешьсяправилам этого дома.

Прозвучало это патриархально, но без должной решительности.Я сохранял суровое выражение на лице и решил разговаривать построже.

— И каковы правила этого дома? — спросилаИсабелла.

— В основном те, что взбредут мне в голову.

— Я считаю, это справедливо.

— Тогда договорились.

Исабелла обогнула стол и с благодарностью обняла меня. Явсем существом ощутил жар и упругость форм семнадцатилетнего тела. Я мягкоотстранил ее, отодвинув от себя по меньшей мере на метр.

— Первое правило таково: тут не пансион для благородныхдевиц и потому, пожалуйста, без женских штучек — мы не обнимаемся и не рыдаемпо всякому поводу.

— Как скажете.

— А эту фразу мы сделаем девизом, на котором будетстроиться наше сосуществование: то, что скажу я.

Исабелла засмеялась и со всех ног понеслась в коридор.

— И куда, по-твоему, ты направляешься?

— Вымыть и прибрать ваш кабинет. Вы же не собираетесьоставить его в таком виде, не правда ли?

11

Мне требовалось место, где можно было спокойно подумать испрятаться от хозяйственного рвения и одержимости чистотой моей новоиспеченнойпомощницы. Поэтому я отправился в библиотеку, занимавшую неф с готическимисводами в старинном средневековом приюте на улице Кармен. Вторую половину дня япровел в окружении книг, пахших папской усыпальницей, вникая в мифологию иисторию религий, пока глаза у меня чуть не выпали на стол и не покатились побиблиотеке. Я прикинул, что за несколько часов непрерывного чтения успелперелопатить миллионную долю материалов, хранившихся под сводами этого книжногосвятилища, не говоря уж о том количестве литературы, когда-либо написанной наданную тему. Я решил прийти сюда завтра и послезавтра, потратив не меньшенедели на то, чтобы забить голову страницами и страницами о богах, чудесах,пророчествах, святых, видениях, озарениях и мистериях, давая пищу своемувоображению. Все лучше, чем думать о Кристине, доне Педро и их супружескойжизни.

Поскольку у меня была теперь трудолюбивая помощница, япоручил ей сделать выписки из катехизиса и копии школьных текстов, которымипользовались в нашем городе для преподавания Закона Божия, и попросил составитьрезюме каждого из них. Исабелла не оспаривала мои указания, однако нахмурилась,выслушивая их.

— Я хочу знать в мельчайших подробностях, какпреподносят детям всю библейскую историю, от Ноева ковчега до чуда с пятьюхлебами и рыбами, — объяснил я.

— И зачем вам это?

— Потому что я любопытный и у меня масса интересов.

— Вы собираете материалы для новой версии «МладенецХристос в моей жизни».

— Нет. Я задумал роман о похождениях монашки в армии.Твоя задача сводится к тому, чтобы делать, что я говорю, без возражений, или яотправлю тебя обратно в родительский магазин. Будешь продавать айвовое вареньев свое удовольствие.

— Вы деспот.

— Я рад, что мы начинаем узнавать друг друга.

— Это имеет какое-то отношение к книге, которую вамнадо написать для того издателя, Корелли?

— Возможно.

— Сдается мне, что у подобной книги нет шансов накоммерческий успех.

— Что ты понимаешь!

— Гораздо больше, чем вам кажется. И ни к чему так себявести, я ведь только пытаюсь помочь. Или вы решили оставить стезюпрофессионального писателя и стать любителем, жеманным завсегдатаем кафе?

— В настоящий момент у меня другое занятие, я работаюнянькой.

— Я не стала бы выяснять, кто кого нянчит, так как этотспор заранее выиграла.

— А какой спор по душе вашему превосходительству?

— Коммерческое искусство versus[39]нравоучительных глупостей.

— Дорогая Исабелла, мой маленький Везувий, вкоммерческом искусстве, а все искусство, заслуживающее такого названия, раноили поздно становится коммерческим, глупость является неотъемлемой частьюсуждений критика.