Блан и де ла Фонтейн враз сделали движение броситьсявылавливать флакончик, однако на полпути споткнулись и приостановились,извиняясь, потом была сделана вторая попытка, окончившаяся тем же. Де Мон решилне ждать третьего столкновения, а довольно-таки проворно, ибо он не страдалподагрою, пал на колени и полез под кровать. Нотариус с трудом разгляделтусклый блеск своего флакона, однако, протянув за ним руку, наткнулся на что-томягкое и теплое, вырвавшееся из его пальцев с каким-то странным сдавленнымзвуком.

Нотариус де Мон всегда славился среди коллег своейвыдержкой.

Он и теперь хладнокровно поднялся с колен и взглянул наприсутствующих. В глазах де ла Фонтейна светился ужас – наверное, оттого, чтогосподин де Мон запачкался.

– Там... пыль... – сдавленным голосом проговорил Оливье.

– Ничего, – снисходительно усмехнулся де Мон.

– И... ко... кошка, – пролепетал молодой наследник.

– Да, да, – кивнул де Мон, размышляя про себя – почему же онне нащупал когтей на лапке этой кошки?

Завещание в конце концов было составлено. Нотариусызасвидетельствовали его, поздравили де ла Фонтейна, договорились о гонораре,отвесили последний поклон недвижимой завещательнице – и отбыли восвояси.

Оливье постоял на лестнице со свечой. Де Мон молчал, а Бланна последней ступеньке пробормотал: «Добрая была женщина, да уж оченьдубовата!»

Оливье вернулся в комнату, к окну. Золоченая карета,запряженная шестеркой цугом, тронулась с места, и когда плюмаж первой лошадикоснулся гостиничных ворот, а колеса экипажа загрохотали по мостовой, онпринялся отбивать чечетку, издавая дикарский вопль. Потом подошел к кровати,весьма непочтительно щелкнул тетушку в лоб, да так, что та завалилась на бок,задернул занавеси алькова и, нагнувшись, рывком извлек из-под кровати что-топыльное и растрепанное, оказавшееся Ангелиной. Заключив ее в объятия, Оливьевоскликнул:

– Наконец-то! Теперь я богат! Богат, как Крез!

– Они уехали? – недоверчиво спросила Ангелина, оттолкнувего, чтобы отыскать под кроватью туфлю.

– Фью! – хохоча, замахал руками Оливье. – Улетели! Исчезли!Умчались!

– Я чуть со страху не умерла, когда этот старикашка поймалменя за пятку, – пожаловалась Ангелина, надевая туфлю.

Оливье едва не подавился:

– За ногу?! Тебя?! – Его даже холодом обдало, однакофранцузская ирония оказалась сильнее тревожного чувства. – Я ему сказал, чтоэто кошка, и он поверил! О-хо-хо!

Ангелина мгновение смотрела на него, потом пожала плечами иповернулась к зеркалу. Ей страшно хотелось задать Оливье один вопрос, ногордость не позволяла: достаточно она перед ним сегодня унижалась, выставивсвое условие, при котором только и соглашалась помочь ему. Она потребовала отОливье, чтобы тот женился на ней и признал ее ребенка своим. Оливье опешил. Даи сама Ангелина чувствовала себя не очень-то уверенно. Вот уж не думала она,что когда-нибудь придется чуть ли не силой принуждать мужчину жениться на себе!И если бы не ребенок...

Когда первые минуты взаимного смущения миновали, оба, несговариваясь, решили, что им достанется не худший на свете супруг (супруга), апотому они, как говорится, ударили по рукам. Однако теперь, когда все осталосьпозади, Ангелина почувствовала, что Оливье не прочь дать отбой.

И это сейчас, когда времени прошло всего ничего. А ужзавтра-то поутру, когда придет пора идти в ратушу и в церковь... Полно, даувидит ли его Ангелина завтра? Может, проснется в доме брошенная, наедине спокойницей, а Оливье в это время уже проделает часть пути до Парижа? Нет, онтак не поступит. Он ведь знает, что его доброе имя в руках Анжель. Но если так,не подвергается ли опасности она сама, потому что ее молчание Оливье можетобеспечить только двумя способами: жениться – или...

Оливье вдруг резко повернулся, и Ангелине почудилосьвыражение мрачной решимости на его лице. Навязчивый липкий страх овладел ею.Она метнулась к двери, толкнула ее изо всех сил – и влетела в объятия какого-точеловека, пытавшегося открыть дверь с другой стороны.

Ангелина вскрикнула, Оливье тоже, вскрикнул и незваныйгость, в котором любовники узнали благополучно уехавшего в гостиницу нотариусаде Мона.

* * *

– Прошу прощения, – произнес де Мон, неохотно выпуская изобъятий Ангелину и ставя на стол канделябр, очевидно взятый им внизу. – Прошупрощения, однако я счел необходимым вернуться.

– Вы... что-то забыли? – спросил Оливье, причем начало фразыпропищал, а потом зашелся кашлем.

– Да нет, – ответил де Мон. – Я пришел, чтобы кое о чемнапомнить вам, сударь... И вам, сударыня, – прибавил он, отвешивая полупоклон ибросая быстрый, внимательный взгляд в сторону Ангелины, поспешившей сесть.

– Напомнить? – с облегчением повторил Оливье, которыйвообразил уже бог весть что, а оказалось – забыты какие-то мелочи. – О чем?

– О том, что некоторые преступления ведут людей на галерыили к позорному столбу, – изрек де Мон, и Оливье тоже поспешил сесть.

– К какому столбу? – проблеял он и был остановлен суровымвзглядом де Мона.

– Пока что вопросы задаю я! Понятно?

– По-по... – только и смог вымолвить Оливье.

– Итак, – зловеще промолвил де Мон, – я хотел бы узнать... –Он многозначительно смолк, и сердце Оливье остановилось, пока длилась этароковая пауза, и сорвалось в бешеный бег, когда прозвучал вопрос:

– Я хотел бы узнать – как зовут вашу кошку?!

Оливье хотел засмеяться, но не смог. Он хотел вытолкатьбесцеремонного визитера за дверь – но не сделал и этого. Какое-то неведомоечувство, которое помогало ему бросаться только в такие воронки, куда больше неударит ни один снаряд, заставило его собраться с силами и сказать:

– Ее зовут Анжель.

– В честь госпожи? – уточнил де Мон, снова отвешивая полупоклонв сторону пригвожденной к стулу Ангелине, которая тоже решилась открыть рот,чтобы сказать:

– Да, сударь.

Нотариус несколько раз кивнул, вполне удовлетворенный этимответом, но не успел Оливье перевести дух, как он поднялся и выглянул в окно.

– Вы кого-то ждете, сударь? – осмелился спросить де лаФонтейн.

– Да. Я просил господина Блана зайти сюда с префектомполиции через полчаса, если я не вернусь.