«А-ах!» – чудилось, крикнул кто-то внутри Оливье, да такгромко, что он был изумлен, когда в комнате никто не шелохнулся, не вздрогнулиспуганно.

– Таким образом, – отошел от окна де Мон, – у вас обоих естьполчаса, чтобы ответить еще на три моих вопроса. Первый – вам, сударь. – Онвперил испытующий взгляд в Оливье. – Вы не считаете разумным объявить всем, чтонотариусы опоздали и тетушка ваша умерла ad intestato?[58]

«Нет! Нет! Нет!» – снова закричали на все лады голоса,однако Оливье, будто фарфоровый болванчик, молча качнул головой слева направо:тик-так...

– Вопрос второй, – проговорил де Мон. Он повернулся кАнгелине. – Считаете ли вы, что pia fraus[59] вредна и опасна?

Она не издала ни звука, но в комнате появился еще одинфарфоровый болванчик: тик-так.

– Замечательно! – восхитился де Мон. – И третий вопрос – квам обоим: когда умерла Маргарита де ла Фонтейн?

Оливье и Ангелина молчали, и длилось это молчание бесконечнодолго, пока де Мон не изрек:

– Silentium videtur cofessio!

Бог весть, поняли эти двое, что слова нотариуса означают:«молчание равносильно признанию», однако отнюдь не сразу после его словраздался скрип, в котором нотариус с Ангелиной с великим трудом узнали голоссчастливого наследника:

– Три часа назад.

* * *

– Расскажите же, как вы это проделывали? – с живейшимлюбопытством спросил де Мон.

Теперь он выглядел не как строгий обвинитель, а как добрыйдедушка, не знающий, то ли порицать внуков за их шалости, то ли восхищаться ихизобретательностью.

Оливье, смущенно улыбаясь, раздвинул полог и показал дведоски, вытащенные из кровати. Ангелина же не отказалась подобрать юбки и сновазабраться в свое пыльное убежище, так что голова ее оказалась почти на уровнеголовы покойной, которую она могла руками легко приводить в движение.

Де Мон хохотал, словно дитя. А потому Оливье с легкимсердцем вынул из-за пазухи драгоценное завещание, которое доставило ему стольковолнений и страданий, и протянул его де Мону. Нотариус пробежал глазами бумагу,однако не порвал завещание в клочки, а повернулся к Ангелине и спросил:

– Сколько стоило ваше участие в этой сделке, мадемуазель?

Ангелина впервые взглянула внимательно на этого странногочеловека. Он был сухонький, скорее подходивший под определение «старенький»,чем «немолодой», однако же весьма бодрый на вид. Его яркие карие глаза смотрелина нее безо всякого осуждения – и если уж не одобрительно, то лукаво ипонимающе. Ей почему-то не захотелось лгать под этим взглядом, и она с чистойсовестью призналась:

– Я просила месье де ла Фонтейна жениться на мне и дать своеимя моему ребенку.

– Ого! – тихонько воскликнул нотариус и, прищурясь,всмотрелся в ее глаза, и она почувствовала себя совершенно беззащитной при егоновом вопросе: – И вы полагаете, что он сдержит свое обещание?

– Теперь-то, конечно, нет. Да и в любом случае – едва ли! –откровенно ответила она.

– Да ты что?! – взвился Оливье. – Я же дал слово! – Взглядего наткнулся на понимающую улыбку старого нотариуса, и он, засмеявшись,обреченно махнул рукой, как бы сдаваясь: – Да что говорить... Слаб человек –одно скажу. Но теперь уж все равно – дело не выгорело!

– Вы еще молоды, друг мой, – зажурчал голос де Мона. – Вымолоды, потому и не знаете, что все на свете поправимо.

– Да, о да! – криво усмехнулся Оливье. – Все на светепоправимо, кроме смерти! Это я прочно усвоил еще в России!

– Россия... – мечтательно вздохнул де Мон. – Россия богатакрасавицами! – Он не без игривости подмигнул поникшей Ангелине. – Кстати,некогда я знал одного русского. Это было... Дай бог памяти... вскоре послеказни нашего последнего короля. Я желал изучать русские афоризмы –пё-слё-ви-сы, – с явным удовольствием выговорил де Мон, – и мой русский друг,очень недовольный убийством короля, говорил, что, поскольку монарх раскаялся,его не следовало казнить. И приводил пё-слё-ви-са... дай бог памяти... – Онпотер ладонью лоб. – А, вспомнил! Побритую бороду меч не сечет!

Ангелина с истерическим визгом уткнулась лицом в стол. ДеМон сочувственно кивнул:

– Пожалуй, эти слова применимы и сейчас, не так ли,сударыня? Когда человек искренне раскаивается, жизнь открывает перед ним новыепути! – И он обратился к Оливье: – Так вот, насчет того, что все поправимо.Вообразите, что поправима даже та ситуация, в которую вы лихо вляпались!

И выпрямилась Ангелина, и глаза Оливье зажглись ожившейнадеждой, и оба они враз выдохнули:

– Как?

– Очень просто! – хлопнул нотариус ладонью по столу. – Дляэтого нужно, чтобы мадемуазель еще сегодня стала моей женой.

* * *

В это время истекли заветные полчаса, но прежде, чемнотариус Блан и префект полиции вошли в дверь опочивальни покойной Марго де лаФонтейн – еще не знающие, что им предстоит засвидетельствовать бракосочетание,– Оливье стало известно, что «завещание тетушки Марго» не будет уничтожено,однако и ему не придется в полной мере насладиться богатством. На егосодержание ежегодно выделялась преизрядная сумма, ну а сам капитал подоверенности поступал в распоряжение Анжель д’Армонти, по мужу – Анжель де Мон.Через два дня, после исполнения всех формальностей, де Мон с супругой и еекузеном (таков теперь был официальный статус Оливье) намеревался отправиться вПариж, где им предстояло жить в новом особняке на бульваре Монмартр.

Услышав это, Оливье молча склонил голову, убеждая себя, чтоэто вовсе не удар судьбы, а ее подарок. Однако Ангелина все-таки осмелиласьспросить:

– Вы спасли меня сударь, но почему?!

Ей показалось, что темные глаза под морщинистыми векамипредательски повлажнели, прежде чем де Мон улыбнулся невесте: