– Ну, это нас вряд ли касается, – подумав,заключил Фельдмаршал. – В любом богатом доме, какой ни возьми, обязательносыщется своя домашняя тайна, мало ли что там у них имеет место происходить…Ладно, Степушка. Благодарю за службу. Отправляйся домой и спи безмятежно,заслужил. Вот, держи… С нами идти в таком виде тебе решительно несподручно: вонкак тебя, сокола ясного, пошатывает… Ступай.

– Премного благодарен! Ежели что, Фельдмаршал, я всегдав меблированных у Мавры… – Он подкинул золотой, ловко поймал его, несмотряна неуверенность движений, вылез из кареты и пропал в ночной тьме, впрочем,достаточно щедро озаренной светом висевшей над Петербургом полной луны.

– Итак? – спросил Анатоль чуть иронично. –Готова нарушить уголовное уложение Российской империи в той его части, чтокасается краж со взломом из обитаемого строения?

– А куда денешься? – вздохнула Ольга.

– Фонарь?

– Вот он.

– Пистолеты?

– Под сюртуком. Курки спущены.

– Кинжал?

– На месте.

– Ну, дай-то бог… Оленька, я тебя умоляю, постарайсяловчее…

– Да и ты постарайся, – сказала Ольга. – Тыведь тоже впервые в роли ночного взломщика выступаешь, так что не держисьначальственно… Пошли?

Они вылезли из кареты. Молчаливый Трифон, поплотнеезакутавшись в плащ, остался на козлах, он ни о чем не спрашивал, посколькудавно уже получил должные указания. Луна стоял высоко, на брусчатке лежалинеправдоподобно четкие тени – от домов, от уличных тумб, от двух мраморныхльвов на постаментах, что украшали парадное крыльцо бероевского дома.

Анатоль и Ольга непринужденной походкой двинулись вдольФонтанки – ни дать, ни взять два светских гуляки, то ли возвращавшиеся изгостей, то ли направлявшиеся в гости. На улице они оказались единственнымипрохожими. Окна в бероевском доме были темными, ни одного огонька.

Ольгу охватил азарт, заслонивший чувство тревоги. Была вэтом своя странная прелесть – шагать с потайным фонарем под полой сюртука, сдвумя пистолетами в жилетных карманах, с пристроенным на поясе кинжалом вножнах, зная, что вскоре предстоит проникнуть в чужое жилище с цельюбеззастенчивого его ограбления. Даже если учесть, что украсть им предстояло, сточки зрения людей практичных, сущую безделицу, преступление они готовилисьсовершить самое настоящее. Хороша барышня, насмешливо подумала Ольга, осталосьтолько на проезжих дорогах экипажи останавливать, живописно прикрывшись чернойполумаской…

Они свернули с улицы, направились вдоль высокой чугуннойрешетки, ограждавшей двор. От них протянулись длинные тени, если кто-тонаблюдал из темных окон, видел их как на ладони, но тут уж ничего не поделаешь…

Скоро решетка закончилась, и продолжением ограды сталаглухая стена конюшни и каретного сарая. От нее-то отделилась, двинувшись имнавстречу, темная фигура.

– Ну что, Федот? – тихонько спросил Анатоль.

– Сколько ни торчу – тишина… Будто в доме и нет никого.Во дворе никто не появлялся, в окна никто не выглядывал… Дрыхнут все до единого.

– Не скажи, – прошептал Фельдмаршал. – Потолько что доложенным сведениям, трое и впрямь дрыхнут без задних ног, но таместь непьющий управитель, который, надо полагать, на любой шум подхватится… атакже, что прискорбнее, еще и кавказский горец, имеющий дурную привычку ночамибдеть. Насколько я знаю этих горцев, при нем наверняка имеется либо нечтоострое, либо стреляющее, либо то и другое вместе…

– Один?

– По Степушкиным уверениям, один…

– Ну, это не страшно, – важно сказал Федот. –Главное, чтоб переполох не поднял, чтоб мы его успели первыми… У меня вот имешок припасен, махорка туда насыпана, – он тряхнул прижатым к бокусвертком. – Проверено на абреках, на Кавказской линии… да, если точно, уних же и перенято. Когда мешок человечку на голову набросишь, он, размолотоймахорки вдохнувши, враз в изумление приходит, сознательно сопротивляться уже неспособен. Тут его, раба божьего, и вяжи, благословясь… У меня и веревкаприпасена, новенькая, из немецкой лавки Шенкмана, на ней хоть гирю вешай, хотьслона персидского тащи – выдюжит… Калиточка на щеколде, замка нету, я ужепроверил.

– Ну что ж, господа ночные тати… – сказал Анатольтвердо. – Пойдемте? Во-он она, дверь, справа… Стенки держитесь…

Он просунул лезвие кинжала меж чугунных прутьев решетки иподнял щеколду. Проворно извлек скляночку, плеснул масла в массивные трубчатыепетли и, подождав немного, потянул калитку на себя. Она открылась почтибесшумно, и все трое мигом проникли во двор. Гуськом прокрались мимо конюшен –внутри сторожко всхрапнула лошадь…

Вот, наконец, и дом. Согнувшись в три погибели, чтобы их незаметили из окон первого этажа, они добрались до двери. Вылив остатки масла вдверные петли и бережно спрятав завернутую в платок опустевшую склянку,Фельдмаршал сунул лезвие меж косяком и дверью и медленно повел его вверх.Послышался едва уловимый щелчок – открылась внутренняя щеколда.

– Неплохо у меня получается для первого раза… –сквозь зубы процедил Фельдмаршал. – Талант в землю зарывал, оказывается…Пошли!

Он тихонько потянул дверь на себя и первым исчез в темноте,за ним внутрь проскользнул Федот, Ольга вошла последней, пытаясь сразу жесориентироваться согласно старательно изученному архитектурному плану.

Темнота стояла непроглядная, крепко попахивало онучами икислой капустой. Справа раздавался густейший храп – там, насколько угадывалось,имелась приотворенная дверь в людскую, обитатели каковой, судя по храпу иявственно долетавшему запашку сивухи, проснуться могли разве что послепушечного выстрела над самым ухом, да и то предположительно.

Послышался тихий скрип – это Фельдмаршал приоткрыл дверь вкоридор. Сразу стало светлее – напротив двери оказалось высокое окно. Ещенесколько мгновений, и они уже стояли в коридоре, чутко прислушиваясь. Направо,вспомнила Ольга, нам нужно направо…

Туда Фельдмаршал и свернул. Точнее, попытался…

– Аррчхи! – раздался резкий возглас, и на негокинулась верткая фигура в чем-то длиннополом, обдавшая их запахом чеснока ибараньего жира.

Сохраняя присутствие духа, Фельдмаршал отступил на шаг,подставил нападавшему подножку – и тут же на бдительного стража населздоровенный Федот, с маху накинув ему на голову мешок. Тот, как ипредсказывалось, обмяк, задергался, заперхал – и Федот, обрушив кулак на четкоочерченную мешком макушку, принялся проворно вязать обмякшего пленника. Всчитанные мгновения рот у него был заткнут тряпкой и завязан, руки-ногиспутаны.

– Охулки на руки не положим… – пропыхтел Федот,отдуваясь. – Счас я его на крылечко-то выволоку, чтобы в доме не услышали,если стенать начнет. А на улице-то пусть стенает, сколько его немазанойдушеньке угодно…