Самостоятельность, приобретаемая ощущением, благодаряпонятию, не представляет собою освобождения от субъекта, а освобождение отсубъективности. Ведь понятие и есть именно то, о чем я мыслю, о чем я говорю,что я могу написать. Это обстоятельство служит источником веры, что я тем неменее еще нахожусь в некотором отношении к понятию, эта вера – сущность всякогосуждения. Имманентные психологи, Юм, Гексли, Мах, Авенариус, совершенноразделались с понятием, отождествив его с общим представлением, причем, междулогическим и психологическим понятием они никакой разницы не делают. Поэтомувесьма характерно для них, что они совершенно игнорируют самое суждение, какбудто его совершенно не существовало. С своей точки зрения ни никак не всостоянии понять элементы, чуждые монизму ощущений, которые скрываются в каждомакте суждения. Каждое суждение содержит в себе признание или отрицание,одобрение или неодобрение определенных вещей, мера этого признания – идеяистины, не может одновременно заключаться в комплексах ощущений, которыеподвержены нашему суждению. Там, где нет ничего, кроме ощущений, все ощущениядолжны являться равноценными и иметь право на одинаковое значение в построенииреального мира. Отсюда видно, что именно эмпиризм разрушает действительностьопыта, а позитивизм, несмотря на «солидность» и «добросовестность» своей фирмыдолжен превратиться в настоящий нигилизм. Так очень часто бывает и с весьмапочтенными торговыми предприятиями, которые в конечном счете обнаруживают своюбеспочвенность и шарлатанство. В самом опыте еще не может заключаться мысль обопределенной мере опыта, об идее истины. Но всякое суждение содержит в себеименно это притязание на истинность. Оно, несмотря на целый ряд ограничивающихего дополнений, предъявляет свое требование на объективную непреложность в тойрешительной, строгой форме, какую придал этому суждению его творец.Действительно, когда человек высказывает суждение в подобной форме, то в этомвидят с его стороны требование всеобщего признания того, что он высказал– Еслиже человек отказывается от подобного требования, то ему вполне справедливозамечают, что он злоупотребил формой суждения. Отсюда вполне правильно будетзаключить, что в функции суждения лежит притязание на познание, или другимисловами на истинность того, что высказывается.

Это притязание на познание выражает собою только ту, мысль,что субъект обладает способностью высказывать суждения об объекте, причемсуждения совершенно правильные. В качестве объектов, относительно которых мывысказываем свои суждения, служат понятия; понятие есть предмет познания. Онопротивопоставляет объект субъекту.

Путем суждения снова устанавливается связь и родство междуними. Ибо требование истины предполагает, что субъект способен правильно судитьоб объекте. Таким образом мы пришли к выводу, что в функции суждения ужезаключается доказательство известной связи между «я» и всебытием,доказательство возможности их абсолютного единства. Только такое единство, непростая согласованность, а тождество бытия и мышления, есть истина. Оноявляется вечным требованием, постулатом, но не фактом, который человек всостоянии был бы осуществить. Свобода субъекта и свобода объекта есть вконечном счете одна и та же свобода. Способность суждения со своей основнойпредпосылкой, человек может судить обо всем, является только сухим логическимвыражением теории микрокосма человеческой души. Вызвавший столько споров вопросо том, что чему предшествовало, понятие ли суждению или наоборот, нужно будетразрешить в том смысле, что оба они, хотя и одновременны, но необходимо другдруга обусловливают. Всякое познание направлено на какой-нибудь предмет, сам жепроцесс познания совершается в форме суждения, предметом котором являетсяпонятие. Функция понятия разделила субъект и объект и оставила в одиночествесубъект. Как и всякая любовь, тоска познавательного инстинкта стремитсяобъединить раздвоенное.

Если какое-либо существо, подобное истинной женщине, лишенодеятельности в сфере понятий, то оно неизбежно лишено и деятельности в сфересуждения. Это положение может показаться смешанным парадоксом, так как ведь иженщины достаточно говорят (по крайней мере, мы не слышали, чтобы кто-нибудьжаловался на их склонность к молчанию), а всякая речь является выражениемсуждений. Лжец, например, которого всегда выставляют в качестве убедительногодовода против глубокого значения явлений суждения, никогда не строит суждений всобственном смысле слова (есть «внутренняя форма суждения», как и «внутренняяформа речи»), так как он, говоря ложь, оставляет совершенно в стороне меруистины. Правда, он требует всеобщего признания своей лжи, но это требование онпредъявляет ко всем решительно людям, кроме себя, а потому его ложь лишенаобъективной истины. Если человек обманывает самого себя, то это значит, что онсвои мысли не подвергает суду своего внутреннего голоса, тем менее он будетрасположен защищать их перед внешним судом, судом других людей. Таким образом,можно вполне соблюсти внешнюю форму суждения, не соблюдая внутреннего условияего. Это внутреннее условие есть искреннее признание идеи истины в качествеверховного судьи всех наших суждении, беззаветная готовность держать ответ иоправдаться в своих покупках перед этим судьей. У человека раз и навсегдазаложено известное отношение к идее истины. Это обстоятельство являетсяисточником правдивости по отношению к другим людям, вещам и к самому себе.Поэтому выставленное раньше деление: ложь по отношению к себе и ложь поотношению к другим – неверно. Кто субъективно расположен ко лжи, склонность,отмеченная у женщины и подлежащая еще более подробному разбору, тот не ощущаетникакого интереса в объективной правде. Женщина не чувствует никакогостремления к истине, отсюда ее несерьезность, ее безучастное отношение кмыслям. Есть много писательниц, но нет ни одной мысли в их произведениях. Ихлюбовь к (объективной) правде столь незначительна, что даже заимствовать мыслиу других они считают делом, на которое не стоит тратить труда.

Ни одна женщина не питает серьезного интереса к науке. Наэтот счет она, пожалуй, легко введет в заблуждение как себя, так и многихдругих благородных людей, но очень скверных психологов. В тех случаях, когдаженщина успела в своей научной деятельности создать нечто более или менеезначительное (София Жермен, Мария Сомервилль и т. д.), можно с уверенностьюсказать, что за всем этим скрывается мужчина, на которого она таким образомстаралась больше походить. Гораздо правильнее будет применить к женщине«cherche 1'homme», чем к мужчине – «cherche la femme».

Женщина не создала еще ничего выдающегося в научной области.Ибо способность к истине вытекает из воли к истине и ею измеряется.

Поэтому понимание действительности у женщин гораздо слабее,чем у мужчин, хотя бы многие и утверждали противное. Факт познания у них всегдаподчинен посторонней цели, и если стремление к ее осуществлению достаточноинтенсивно, то женщина в состоянии очень правильно и безошибочно смотреть навещи. Но она никогда не в состоянии понять истину ради самой истины,постигнуть, какую ценность имеет истина сама по себе.

Женщина теряет всякую способность, к критике, она совершеннотеряет контроль над реальностью, когда в своих (часто бессознательных)стремлениях сталкивается лицом к лицу с заблуждением. Этим объясняется твердаяуверенность очень многих женщин, что им отовсюду угрожает любовная атака, этоже является причиной столь частых галлюцинаций чувства осязания у женщин,галлюцинаций, которые обладают столь ярко выраженным характером чего-то реального,что совершенно непонятно для мужчин. Ибо фантазия женщины – заблуждение и ложь,фантазия же мужчины, как художника или философа, есть высшая истина.