Поэтому следует прежде всего ответить на вопрос, какимобразом проявляется нравственное отношение человека к другим людям. Онопроявляется не в форме непрошенной помощи, которая вторгается в одиночестводругого человека не считаясь с границами той сферы, которую человек признаетсвоей. Чувство уважения как к этому одиночеству, так и к упомянутой сфере – вотсмысл всякой нравственности. Не сострадание, уважение. Мы никого в мире неуважаем, кроме человека – это впервые высказал Кант. Это великое открытиезаключается в том, что ни один человек не в состоянии превратить самого себя,свое умопостигаемое «я», то человеческое (эту идею человеческой души, а не 1500миллионов, составляющих человеческое общество), которое заключается в нем самоми в других людях, в одно только средство для достижения какой-либо цели– «Любаявещь, всецело подчиненная нашей власти, может быть превращена нами в простоесредство, только человек, а вместе с ним всякое разумное существо есть„самоцель“.

Каким образом я проявляю к человеку презрение или уважение?Первое – тем, что я игнорирую человека, второе – тем, что мое внимание останавливаетсяна нем. Каким путем я рассматриваю человека, как простое средство длядостижения цели, и каким образом я вижу в нем самоцель? В первом случае я вижув человеке одно из звеньев непрерывной цепи обстоятельств, связанных с моимисобственными действиями; во втором случае я стараюсь познать и постичьчеловека. Уважение к ближнему начинается тогда, когда мы интересуемся им, когдамы обдумываем его поступки и судьбу с тем, чтобы постичь их, чтобы понять егосамого. Кто, подавляя в себе самолюбие и чувство обиды по поводу мелкихраздражении, вызванных поступками ближнего, старается понять его, тот поистинебескорыстный человек. Его образ действий морален, так как он подавляет в себесамом сильном врага, стоящего на пути понимания своего ближнего: себялюбие.

Как поступает в этом отношении гениальный человек? Он,который понимает наибольшее число людей, так как по природе своей универсальнеевсех, который стоит в самых близких отношениях к мировому целому и страстножаждет объективного познания его, он – поступает нравственно со своим ближним,как никто другой. Действительно, никто не думает так много и интенсивно одругих людях (даже в том случае, если он видел их один только раз), никто недает себе столько труда понять их, усвоить их содержание, как он. Имея за собойпрошлое, через которое непрерывно проходит его собственное «я», он естественнозадумается над их прошлым, над тем, что происходило в их жизни до того момента,когда он их узнал. Стараясь понять их, он одновременно удовлетворяет самомумогучему стремлению своей собственной души: достижению ясного и правдивогопонимания своею «я». Здесь обнаруживается тот факт, что люди являются членамиодного умопостигаемого мира, в котором нет оригинального эгоизма илиальтруизма. Этим объясняется то странное явление, что великие люди чувствуютживую, содержательную близость не только к своим ближним, но и к историческимличностям, жившим задолго до них. Вот почему великий художник ярче иинтенсивнее схватит все черты исторической личности, чем представитель историческойнауки. Нет великого человека, который безразлично бы относился к Наполеону,Платону или Магомету. Таким образом, он проявляет уважение и преклонение кличностям, жившим до него. Человек, вращающийся среди художников иногда самымнеожиданным образом находит свое изображение в картине своего приятеля. Это егозадевает, и не без основания. Далее раздаются голоса, обвиняющие поэтов в том,что все люди для них одна только модель. Можно понять неудобство такогоположения. Но надо быть справедливым и признать, что они подобными поступкамиеще не совершают преступления, так как мало считаются с мелочностью людей.Своим изображением, свободным от всякой рефлексии, пересозданием мирапосредством искусства, художник проявляет по отношению к человеку творческийакт понимания; более низшего отношения между людьми не бывает.

Этим мы лучше поймем глубоко справедливое выражение Паскаляо том, что чем человек выше, тем больше требований он предъявляет к своемупониманию чужих мыслей.

Бездарности все кажется ясным, она даже не чувствует, что вданной мысли заключается нечто такое, чего она далеко еще не поняла, что ейостается чуждым самый дух какого-нибудь художественного произведения илифилософской системы. Она в лучшем случае усваивает определенное отношение к вещам,но не поднимается своей мыслью к самому творцу. Эта мысль находится в самойтесной связи с дальнейшим.

Гениальный человек, который занимает высшую ступеньсознательности, не спешит связать прочитанное со своим собственным мнением.Более податливый ум, наоборот, смешивает самые разнообразные вещи в одну кучу.

Гениальный человек – это тот, который достиг ясного сознаниясвоего «я», а потому он наиболее удачно отмечает все тончайшие различия междусобой и другими людьми. Потому он так отчетливо схватывает это «я» другогочеловека, которое еще настолько слабо определилось, что осталась еще неяснымдля самого носителя этого я». Человек, который, как в себе, так и в другомчеловеке, видит монаду, «я», особый мировой центр, особую форму чувствования имышления, особое прошлое, только он будет особенно далек от мысливоспользоваться другим человеком, как средством для осуществления какой-либоцели, он, оставаясь верным заветом кантовской этики, видит, чувствует, а потомууважает в своем ближнем личность (как часть умопостигаемого мира. Основнымпсихологическим условием практического альтруизма есть поэтому теоретическийиндивидуализм.

Вот тот мост, который можно перекинуть между моральнымотношением к себе и ко всем прочим людям. Напрасно Шопенгауэр упрекал Канта втом, что основные принципы его философии как бы совершенно исключают наличностьэтой связи.

Это легко проверить. Только озверевший преступник исумасшедший не проявляют никакого интереса к своим ближним. Они совершенно нечувствуют существования других людей, как будто они одни и жили бы во всемсвете. Нет поэтому практического солипсизма: там где существует сознание своего«я», есть вместе с тем и сознание наличности «я» и у других людей. Если человекутратил ядро (логическое или этическое) своей сущности, он уже в другомчеловеке не видит человека, не видит существа, обладающего собственнойиндивидуальностью. Я и ты – понятия соотносительные.

Только в общении с другими людьми человек в состоянииособенно ярко познать свое «я' Потому человек в присутствии других людейкажется особенно гордым. Только в часы одиночества он может позволить себеумерить свою гордость.

Наконец: кто себя убивает – убивает весь мир. Кто убиваетдругого человека, совершает самое тяжкое преступление, так как в нем он убилсебя. Отсюда ясно, что практический солипсизм – бессмыслица. Его скорееследовало бы назвать нигилизмом. Если нет налицо понятия «ты' тогда подавно нетникакого „я“, нет вообще ничего.

Невозможность превратить человека в простое средство длядостижения наших целей, лежит в самом укладе нашей психической жизни.

Но мы уже видели, что человек, который чувствует своюиндивидуальность, чувствует себя и в других. Для него tat-tvamasi – негипотеза, а действительность. Высший индивидуализм есть высочайшийуниверсализм.