— Спускайся ко мне и поешь со мной цыпленка, радость моя, —прошептала тварь надтреснутым, умирающим голосом. — Здесь так ТЕМНОООООО…

Стью закричал и попытался освободить ногу. Ухмыляющаясятварь не отпускала. Кровь или желчь капала у нее из уголков рта. Стью ударилногой по руке, ухватившей его за лодыжку, а потом наступил на нее. Лицоскрылось в темноте. Послышалась серия глухих ударов… а потом раздались крики.Боли или гнева — Стью точно определить не мог. Он ударил дверь плечом, и она сшумом распахнулась. Он выскочил наружу, размахивая руками, чтобы не потерятьравновесие. Так или иначе, он его потерял и упал на асфальтовую дорожку.

Медленно и осторожно он приподнялся и сел. Крики позади негопрекратились. Прохладный вечерний ветерок коснулся его лица и осушил пот. Судивлением он заметил, что вокруг него трава и цветочные клумбы. Ночь никогдане пахла так сладко и нежно, как сейчас. Месяц парил в небе. Стью благодарнопосмотрел ввысь и пошел через лужайку в направлении дороги, ведущей в Стовингтон.Трава была покрыта росой. Он слышал, как ветер шумит в соснах.

— Я жив, — сказал Стью Редман, обращаясь к ночи. Потом онзаплакал. — Я жив, слава тебе. Господи, я жив. Слава тебе. Господи, слава тебе.Господи, слава тебе…

Слегка пошатываясь, он пошел по дороге в сторону города.

Кристофер Брейдентон выбрался из бреда, который засосал его,словно зыбучий песок. Все тело его болело. Лицо было чужим, словно кто-тосделал ему дюжину инъекций силикона, и распухло, как дирижабль. Воздух сосвистом вырывался у него из легких. Но хуже всего был жар. Он вспомнил, какменьше двух лет назад он испытал нечто подобное, когда вез двух политическихзаложников, захваченных в Техасе к западу от Лос-Анджелеса. Их древний«Понтиак» умер на шоссе № 190 в Долине Смерти, и тогда-то его и охватил жар. Нона этот раз дела обстояли хуже. Это был внутренний жар, словно он проглотилсолнце.

Он застонал и попытался сбросить с себя одеяла, но нехватило сил. Он сам лег в постель? Вряд ли. Кто-то или что-то было в доме вместес ним. Кто-то или что-то… он никак не мог вспомнить. Все, что Брейдентон могвспомнить, сводилось к тому, что ужас овладел им еще до того, как он заболел.Он знал, что кто-то (или что-то) приближается, и он должен… должен что?

Он снова застонал и помотал головой. В памяти возникалитолько картины бреда. Призраки с тупыми глазами. Его мать, умершая в 1969 году,вошла в спальню с бревенчатыми стенами и сказала ему: «Кит, ой, Кит, я же тебеговорила, не связывайся ты с этими людьми, говорила я тебе. Мне нет дела дополитики, говорила я, но эти люди, с которыми ты ошиваешься, они сумасшедшие,как бешеные собаки, а девушки — просто шлюхи. Я ведь говорила тебе, Кит…» Апотом лицо ее распалось, и сквозь трещины полезли могильные черви. И тогда онзакричал и продолжал кричать до тех пор, пока вокруг вновь не сгустиласьтемнота. Из темноты послышались неясные крики, топот ног… потом появились огни,вспышки, запах газа, и он вновь оказался в Чикаго в 1968 году. У входа в парк вводосточной канаве лежала девушка в джинсах, и в ее волосах застряли сверкающиеосколки стекла, а лицо ее было окровавлено и напоминало мордочку раздавленногонасекомого. Он помог ей встать на ноги, и она вскрикнула и прижалась к нему,так как из облака газа выходило космическое чудовище в сверкающих черныхботинках, военной куртке и противогазе. В руке оно держало дубинку. А когдакосмическое чудовище сняло маску, обнажив свою пылающую ухмылку, то они обавскрикнули, так это был кто-то или что-то, кого он ждал, человек, которого КитБрейдентон всегда боялся. Это был Ходячий Хлыщ.

Крики Брейдентона разорвали ткань этого сна, и он оказался вБоулдере, штат Колорадо, в квартире на бульваре Кэнион. Разгар лета, и такжарко, что даже в шортах твое тело изнемогает от пота, а рядом стоит самыйкрасивый парень в мире в лимонно-желтых плавках, которые любовно обрисовываюткаждую выпуклость и впадинку его драгоценных ягодиц, и ты знаешь, что если онповернется, то лицо у него будет как у рафаэлевского ангела. Где ты егоподцепил? На университетской сходке, посвященной обсуждению проблемы расизма?Или в кафетерии? Или во время автостопа? Какая разница? Ой, как жарко, но ведьесть вода, кувшин с водой, ваза с водой на которой вырезаны странные фигуры, арядом лежит таблетка, нет — ТАБЛЕТКА! Которая поможет ему попасть в то место,которое этот загорелый ангел в желтых плавках называет Хакслилендом, где цветырастут на мертвых дубах. Ой, парень, что за эрекция разрывает изнутри твоиплавки! Был ли когда-нибудь Кит Брейдентон настолько возбужден, настолько готовк любви? «Пойдем в постель, — говоришь ты этой гладкой коричневой спине, —пойдем в постель, и ты трахнешь меня, а потом я трахну тебя. Так, как тызахочешь». «Сначала прими таблетку, — говорит он, не оборачиваясь, — а потомпосмотрим». Ты принимаешь таблетку, и постепенно все вокруг начинает приниматьпричудливые очертания и каждый угол в помещении становится либо чуть-чутьбольше, либо чуть-чуть меньше девяноста градусов. Ты смотришь на свое отражениев зеркале над комодом. Лицо твое выглядит почерневшим и распухшим, но тебенечего беспокоиться, потому что это ведь из-за таблетки, просто из-заТАБЛЕТКИ!!! «Шустрик, — бормочешь ты, — ой, парень, мы с Капитаном Шустрикомтааак возбудились…» Он начинает бегать по кругу, и ты смотришь на его бедра, а потомпереводишь взгляд на плоский, загорелый живот, потом на прекрасную безволосуюгрудь и наконец на лицо… и это его лицо, впалое и яростно ухмыляющееся, онопринадлежит не ангелу Рафаэля, а дьяволу Гойи, и из каждой пустой глазницы натебя смотрит морда гадюки; он подходит к тебе, и когда ты начинаешь кричать, оншепчет: «Шустрик, крошка, Капитан Шустрик…»

Потом снова темнота, голоса и лица, которых он не помнил, ивот он вынырнул здесь, в небольшом домике, который он построил своими руками наокраине Маунтин Сити.

Господи, неужели я умираю?

Внезапно у него захватило дыхание: из-за двери спальни сталнарастать непонятный звук. Сначала Брейдентон подумал, что это сирена полицииили пожарной машины. Звук становился все громче и ближе. Сквозь него онразличал также звуки тяжелых шагов, направляющихся из прихожей через гостиную ивверх по лестнице.

Он прижался к подушке, и его распухшее и почерневшее лицозастыло в неподвижной маске ужаса, а глаза округлились. Стало ясно, что это несирена, а крик, пронзительный и подвывающий, крик, чернокожего Харона, которыйпришел перевезти его через реку, отделяющую царство живых от царства мертвых.

Теперь шаги направлялись прямо к нему через залу второгоэтажа, и доски протестующе стонали и скрипели под этими безжалостнымистоптанными каблуками. Неожиданно Кит Брейдентон понял, кто это идет. Онпронзительно вскрикнул, когда дверь стремительно распахнулась и в комнату вошелчеловек в потертых джинсах, с убийственной ухмылкой на губах, с лицомрадостным, как у безумного Санта Клауса, и с большим ведром на правом плече.