– Расскажи, дитя, – неожиданно попросил Тикарам.

Ему ответил чернокожий парнишка.

– Это там, на востоке. – Он с добродушной улыбкоймахнул рукой в сторону горизонта. – Здесь повсюду чтут Священный Огонь, нуа люди тамошнего согласия признают Солнце за самый старший Огонь,главенствующий над прочими. Мы там были с хозяином… В Ирезее правда строятбольших коробчатых птиц, способных поднять человека. И взлетают на них, чтобыбыть ближе к Солнцу во время молитвенного служения.

– Наш великий господин захотел подняться накоробе, – сказала девка. – Он не только учёный, он ещё и храбрец,каких поискать, но эти глупые люди отказали ему. – Мономатанкапрезрительно усмехнулась. – Они опасались, что прикосновение человекачужой веры осквернит священные короба и те больше не сумеют взлететь. Ониполагают, будто Солнце принадлежит им в большей степени, чем кому-либо другому.Дай им волю, они плату начнут брать со всех, кто согревается его светом!

Тут Коренга смекнул наконец, чем объяснялось воинственноевысокомерие служанки. Чернокожая любила своего господина. И готова была сжитьсо свету любого покусившегося на его благополучие и покой – будь топредводитель Солнечной веры или бездомный воришка.

Тикарам неожиданно покачал седой головой.

– Если верно то, о чём ты говоришь, – пробормоталон словно бы про себя, – ирезейцы на самом деле не много преуспели в наукеполётов. Они лишь повторяют образцы, доставшиеся от предков, и не отваживаютсяот них отступать… Вряд ли славный Эврих почерпнул бы там нечто важное, пусть онсожалеет лишь о том, что не увидел Ирезей с облачной высоты! – Иповернулся к Коренге: – А ты, коли хочешь совета, обрати внимание на хвостсвоей птицы. Ведь у корабля, скользящего по морской глади, есть не толькопаруса, но и руль…

Остаток дня Коренга провёл в бесполезных попытках подобратьнужный вес глиняного грузила. Он то подкладывал человечку в корзинке глинянуюже поклажу, то, наоборот, покушался на само его тело. Ничего не получалось.Корзинка бестолково вихлялась, птицу вело то влево, то вправо, она заваливаласьна крыло, страдала от ударов о землю, и Торону, похоже, наскучило без конца еёприносить. Коренга мрачно думал о том, что так всегда получается, когда невыходит день за днём прилагать к чему-нибудь руки. Кажется: только дайтедорваться, и всё мигом получится. И вот – дорвался. И вместо немедленной удачи– как лбом в стену…

Над государевым станом косяк за косяком летели к северугуси, но стаи шли высоко – не присмотришься подробно, как именно птицы помогалисвоему полёту хвостами. Иногда над головой принимались кружить чайки. ТогдаКоренга откидывался в тележке, глядя во все глаза. Он уже приделал своей птицеразвёрнутый лубяной хвост. Вот бы ещё оживить глиняного человечка, чтобы тянулего в нужную сторону и по необходимости заставлял подниматься!

А может, вовсе и не птичий хвост был здесь потребен, атакой, как у симуранов? Как у Торона?..

Скорого ответа не было.

К сумеркам Коренга окончательно убедился, что ищет не там.Добросердечная Тикира принесла им с Тороном повечерять. Молодой венн съел кашу,не ощутив вкуса. Хотелось, чтобы солнце вернулось в небеса и можно былопродолжать возню с птицей… даже при том, что Коренга умом понимал – ничегохорошего из его нынешних попыток не будет, только сорвётся и накричит на ни вчём не повинного пса, заленившегося в сотый раз подавать ему ткнувшуюся в землюигрушку. Так всегда! Думаешь – вот-вот… совсем рядом… ещё разок…

Он решительно отнял измазанные клеем крылья, всё сложил испрятал в чехол. Утро вечера мудренее.

Коренга был до того раздосадован чередой безысходных неудач,которой любимое рукоделие наказало его вместо утешения, что назло своей обычнойопаске улёгся спать не в тележке, а на земле, на расстеленной полсти. Спать такбыло удовольствием, которое в путешествии он нечасто себе позволял.

Вытянувшись на спине, Коренга посмотрел против света на своютележку, казавшуюся с земли такой высокой, и почему-то вспомнил, как отецвпервые учил его затачивать головки стрел. С тех пор минуло немало лет, Коренгаовладел множеством сручья[54], но свою тогдашнюю неуклюжесть,чуждость руке точильного бруска хорошо помнил доныне.

Помнил и то, как он больно стёр кожу на пальце, обиделся –почти как сегодня – и чуть не плача сказал отцу:

«Тебе-то хорошо! Ты всё умеешь, всё знаешь…»

Кузнец Железный Дуб в ответ легонько щёлкнул его по лбу.

«Дурачок… Хорошо – не когда всё знаешь, а когда есть у когоспросить!»

Коренга улыбнулся, благодарно погладил исцарапанный боктележки и поставил себе завтра, как только умоется, последовать совету отца:подступить с расспросами к старику Тикараму. От этой мысли на душе полегчало.Коренга даже представил себе, как они станут вдвоём чертить на песке и, ужверно, придумают нечто толковое. Ему даже не явилось на ум, что старик мог емуотказать. Он поудобнее устроился на полсти и закрыл глаза, надеясь перелететьво сне в родные леса.

Задолго до рассвета его разбудил Торон… Но не только Торон.Следом за собачьим носом щеки коснулась шершавая человеческая ладонь. И голос,прозвучавший над ухом, тоже был человеческим.

– Венн! Проснись, венн! – тормоша его, настойчивошептала Эория.

Коренга вскинулся на локтях, кувырком вывалившись изневнятного, но уютного и доброго сна.

– Что… что?

Было совсем темно, только рдели угли костра, вырывая из мракабок тележки, морду усевшегося Торона да пёструю стену шатра. Откуда-тодоносились разговоры, фырканье лошади, приглушённый стук топора, детский плач…Самые обычные звуки большого становища в ночи. Никто не кричал, не метался, небил тревогу.

Ладонь Эории легла на грудь Коренги, понуждая опуститьсяобратно на полсть. Пока он силился сообразить, что же произошло, сегванкаустроилась рядом, приблизив губы к самому его уху. Сердце Коренги вдругзабилось гулко и жарко, оно что-то предчувствовало.

– Тикарам, – очень тихо, но раздельно и внятнопроговорила Эория. – Это не Тикарам, это Зелхат Мельсинский. Понял, венн?

С таким же успехом она могла бы залепить ему по лбу своимдеревянным мечом. Коренга снова дёрнулся приподняться:

– Что?..

– Что слышал. – Широкая ладонь, намозоленная овесло, снова уложила его. – Вот так, венн… Надо нам отсюда уходить.

Последних слов Эории Коренга попросту не услышал, такошеломила его огромность неожиданного известия. «Да не может быть! –возмущалась и не верила некая доля его существа, косная и упрямая. –Ерунда! Чтобы самый обычный старик?.. Ведь Зелхат, он… он…» «Он – что? –насмешливо спрашивала другая часть рассудка, уже начинавшая кое-чтосопоставлять и чувствовать в словах Эории истину. – Он тебе непременно особеннымдолжен быть? С крыльями, как Торон? О двух головах?..» «Да, но ведь он… где-тотам… далеко…» – не сдавалось веннское упрямство. Однако следом уже звучалоехидное: «Ага, и ещё в золотой мантии. А с чего ты взял, что твоё «где-то там,далеко» – не прямо здесь, рядом с тобой?..»