Тут уж я обезумела, потому что только сумасшедший стал бытакой разговор продолжать, а я продолжила.

— Мне жалко Саньке балыка?! — завопила я. — Нет, ну сказатьтакое! Это же ребенок! Он же не может, как взрослые, как ты, жрать все подряд,любую гадость.

Может, и водки прикажешь ему подавать?

— Да с такой мамой он скоро и сам догадается, — изреклаМаруся и, забыв о том, что уходит из жизни, жизнерадостно заржала, хоть и неела овсянки.

Смех этот меня немного охладил, я взяла себя в руки и,сдерживаясь, сказала:

— Маруся, ты, по-моему, чем-то занята была, так не буду тебемешать.

— Чем я была занята? — удивилась Маруся, явно считая, чтовысказала мне непростительно мало.

Был у нее приличный настрой.

— Ты из жизни собиралась уходить, — напомнила я, — так уходии не отвлекайся на чужие проблемы.

Кто знает Марусю, тот поймет, в каком русле пошел нашразговор. Я взялась выступать не в своей весовой категории, и нахрапистаяМаруся в два счета довела меня до слез. Закончилось тем, что я крикнула:

— А, иди ты! — и с рыданиями бросила телефонную трубку.

Евгений, услышав мои рыдания, даже на подвиг пошел: оноторвался от телевизора и, выскочив в прихожую, спросил:

— Что случилось?

— Ма-ару-усяя! — только и смогла сквозь душившие менярыдания выдавить я.

Обида была нанесена смертельная и в самое мое больное место— Саньку. Как ни старалась я быть матерью родной, а, оказывается, неполучилось.

— Ма-ару-усяяя! — задыхаясь от рыданий, с трудом выговорилая.

Евгений изменился в лице:

— Что, заболела?

Я отрицательно потрясла головой.

— Умерла?!

Я махнула рукой и помчалась в спальню. Евгений за мной. Язакрыла дверь и истерично крикнула:

— Отстань!

Евгений мгновенно притих, но остался стоять под дверью, ужене решаясь тревожить меня своими вопросами.

А я рыдала!

Как я рыдала!!!

Не знаю, как Маруся, но я уже уходила из жизни прямо вся.Прямо вся уходила.

Такое сказать! Так меня осудить!

Я, глупая, жила и радовалась, а, оказывается, у меня простокошмар что с жизнью творится. Думала, что хоть с Евгением порядок, так нет же,оказывается, Астров мой сплошной цинизм и эта, как ее, пошлость. Думала, сСанькой…

Ох, с Санькой вообще все не то. Я не даю ему балыка. Марусяправа, не даю балыка сыну. А он просит.

Постоянно просит. Как увидит, что жрет Маруся, так сразу жеименно это и просит: балык — так балык, колбасу копченую — так колбасукопченую…

А я не даю. Не даю из лучших побуждений, печень его берегу,Роза сказала, что ребенку нельзя балыка, канцерогены там, а Санька просит. Онзапомнит, что я не давала ему балыка, а потом вырастет, узнает, что я емунеродная мать, и скажет: «Теперь мне ясно, почему я не получал балыка».

Но Маруся тоже мне неродная, однако с моим балыком у нее нетпроблем.

Рыдая, я упустила из вида Евгения, а он между тем уже скем-то там разговаривал и, судя по тону, не с бабой Раей и не с Санькой.

Я прислушалась.

— Роза, не могу я ее, позвать, — смущенно отвечал Евгений.

«С Розой говорит, — догадалась я. — По телефону».

Видимо, Роза недоумевала, почему Евгений не может меняпозвать.

— Да плачет она, плачет, — пояснял уже он. — Ты разве неслышала, умерла Маруся.

Я пришла в ужас. Ну, он Розе сейчас наговорит…

Выскочив из спальни, я выхватила у Евгения трубку изакричала:

— Роза, не верь, эта стерва жива.

— Да знаю, — сказала Роза, — только что с ней разговаривала.Страдает она.

— Только не советуй быть с ней понежней, — предупредила я. —Следуя твоим советам, страдаю уже и я.

Ты оказалась права, с Марусей что-то происходит, но личномне от этого хочется быть подальше.

— Я-то права, — рассердилась Роза, — да ты не права. Марусяв ужасном состоянии, если мы ее сейчас не поддержим, то потом будем оченьжалеть.

— А я уже жалею, и как раз потому, что поддержала.

В результате разругались вдрызг. Присоединяюсь к Тамарке ибольше слышать о ней не желаю.

— Это черт-те что! — возмутилась Роза. — Мне что же, самой кней ехать?

— А почему бы нет?

— Да я же на пути к Баркасову! Ты же знаешь, как долговозвращаться от него, а я уже почти приехала.

Я вся на нервах: Маруся звонит мне на мобильный, жалуется,говорит, что вот-вот из жизни уйдет…

— Пока она уходить будет, мы раньше ее управимся, — заверилая. — Уж она это нам обеспечит. Как хочешь, а я не поеду к ней. И зачем?

— Ее нельзя оставлять одну, она в жутком стрессе! —закричала Роза.

— А я? Думаешь, я не в стрессе? Слышала бы, чего она мненаговорила.

— Она из жизни уходит! — воплем отчаяния заключила Роза.

— Я тоже после разговора с ней чуть не ушла, захлебнувшисьслезами.

Роза, как ни странно, удивилась.

— Ты что, и в самом деле плакала? — уже спокойно спросилаона. — Значит, не преувеличил Евгений?

— Нет у него такой привычки, — отрезала я. — Он всепреуменьшает: я не плакала, я исступленно рыдала.

У меня не душа, а разверзнутая рана после беседы с Марусей.Она же как с цепи сорвалась.

— Сонечка, ты не должна на нее сейчас обращать внимание, —принялась увещевать меня Роза. — У нее абулия с признаками аггравации [1] нафоне тяжелейшей агипногнозии [2], это я тебе как гинеколог говорю.

Услышав это, я взбесилась.

— Ты на меня терминами не дави, — закричала я, — термины я исама знаю. Абстиненция [3] у нее на почве злостной гамомании [4], помноженнойна истерическую изолофобию [5], с тяжелыми признаками булимии [6], отягощеннойнеизлечимой вербоманией [7].