Эссиорх ловко сделал подсечку, одновременнопридержав, чтобы валькирия-одиночка не влетела лбом в шкаф.

– Можно дружеский совет? – мягкоспросил он.

– Ничего себе дружеский! Ну чего?

– «Ну чего?» меня не устраивает! –строго отрезал хранитель.

Ирка взяла себя в руки.

– Да. Можно, – поправилась она.

– Будь осторожна, валькирия! Незаиграйся!

– О чем это ты?

– Помни: тебе можно любить, но невлюбляться. Почувствуй разницу между двумя этими понятиями и никогда не путайих.

Ирка засопела. Обида поднялась в ней волной иопала. Ответ она приблизительно знала, но все равно беспомощно коснулась этойпостоянно торчащей в ней занозы.

– Но почему ничего нельзя для себя?

– Все крайне просто! Ты защитница света иистины. Ты хранишь драгоценную казну – копье и шлем. Тебе даны многиедарования, но чем больше дар, тем больше ответственность того, кто его несет.Разве не того делают хранителем казны, кто себе не возьмет ни монеты? Если жеразрешить ему брать хотя бы понемногу, не случится ли так, что со временем онбудет желать все больше? И если не брать, то втайне завидовать тем, кому ондает? А потому лучше сразу исключить саму возможность что-то взять. Один разприжечь эгоизм, чтобы он не прорастал потом сотней побегов – ропотом,сомнениями, осуждением, досадой. Понимаешь?

Ирка кивнула. Понимать-то она понимала, нотолько умом. Сердце все равно скулило, как обиженный голодный щенок, которомупоказали сосиску, после чего убрали ее в холодильник.

– Но почему валькирией сделали меня? Я жеслабая, глупая, эгоистичная! Сидела на коляске и целый день пялилась в монитор!Полно же других, в сто раз лучше! – сказала она беспомощно.

Эссиорх протянул руку и ободряюще коснулся ееноса запачканным краской пальцем.

– Открою тебе секрет! Я ведь тожесовершенно никчемный хранитель. И даже больше: именно потому, что я осознаюсвою никчемность, я до сих пор хранитель. Почувствуй я хотя бы на пять минутсвое совершенство, я стал бы никуда не годен и утратил бы всякую связь с небом.Стражи мрака потому и стражи мрака, что ощущают себя совершенными.

– Сложно все это, – сказала Ирка.

– А по-моему, проще не бывает, еслипонять принцип. Желающий прийти к свету прежде всего должен забыть слово «я» ивсе, что с ним связано. Это первый шаг. Свет – это то, что не себе. Мрак – то,что себе. Свет каждому дает по силам его, сколько он сможет поднять. А некоторымдаже столько, сколько им кажется, что они способны поднять. Только имей в виду,что вместе с ответственностью за кого-то – ты берешь и чужую боль, и чужуюскорбь, и бессонные ночи, и много чего еще. Вот и получается, что во многойсиле – многие печали. Лучше взять чуть меньше, но донести, чем, взяв много,после бросить все по пути и от бессилия растоптать ногами.

– Мраком быть проще, – сказала Иркас завистью.

Эссиорх ее не разуверял.

– Понятное дело, что падать в пропастьпроще. Поджал себе лапки и летишь. Сложность в том, что у всякой пропасти естьдно, хотя кому-то она и может показаться бездонной.

Ирка провела рукой по волосам. Справа они былиоплавлены и сантиметров на десять короче. «Зато теперь я похожа намальчика-пажа. В общем, кому откуда нравится, пусть тот с такой стороны исмотрит», – решила она, раз и навсегда выбрасывая эту заботу из головы.

– Ты готова любить всех, но невлюбляться? – спросил Эссиорх.

– Да, – без особой уверенностиответила Ирка.

– Собралась?

Ирка кивнула и, веником загнав разбегающихсякотят эгоизма в глубь сознания, шагнула к двери, за которой ее ждал Багров.

Человек – направленное движение от эгоизма кальтруизму. Эгоизм, если разобраться, простая стартовая модель, направленнаяисключительно на выживание и потребление. Эгоизмом наделены и дождевые черви.Вот только от рыболовного крючка их это не спасает.

Эльза Керкинитида Флора Цахес

«Общее человековедение»

– Света нет! – сказал Меф.

Даф вздрогнула. Такие заявления не могут ненастораживать, особенно когда их произносит твой подопечный.

– Кого-кого нет? – переспросила онатревожно.

Меф несколько раз щелкнул выключателем.

– Электричества!

– Так и надо было сразу говорить. Светимеет к электричеству примерно такое же отношение, как виселица квешалке! – с облегчением произнесла Дафна.

Мефу не хотелось вступать в полемику. Переставтерзать бедный выключатель, он тоскливо посмотрел на лампочку и отошел. Утробыло пасмурное, серое, влажное. Казалось, серость выпивает силы и просачиваетсяв душу. Меф же, хотя и скрывал это, очень зависел от освещения. Когда же его нехватало (а в Питере, как и в Москве, его не хватает почти постоянно), старалсявключить все лампы.

Ох уж это электричество! Нет его, и сразу совсех сторон лезет наша полная бытовая уязвимость. Не горят лампы, несрабатывает пьеза на плите, не работает микроволновка. Погас, грустно мигнув,верный друг компьютер. Замолчал бесноватый бормотун телеящик. Привычные тропыжизни, пролегающие от одного прибора к другому, нарушены. Бедный человекначинает метаться, не понимая, что на самом деле он на короткое времяосвобожден от плена, и пугаясь своей ненадолго обретенной свободы.

Казалось бы, налаженный быт разгребает время.Множество электронных приспособлений освобождают человека от тяжелой,монотонной работы. Но на что человек тратит освободившиеся часы? На чтениедетективов в припадочно трясущемся метро? На жажду все нового ненасытного инеутолимого приобретательства? Жизнь превращается в потребительскую пляскуоднотипных желаний.

Буслаев подпрыгнул и круговым ударом ногипопытался попасть по лампе. Вертушка не получилась, и абажур язвительнозакачался на проводе, точно издеваясь.

– Скажи спасибо, что я не Чимоданов. Онкогда ногой промахивается, из «маузера» пули три вгоняет! – проворчал Меф.

Даф заглянула ему в лицо.

– Что-то ты хандришь! Ну-ка, посмотри наменя!

– Зачем?

– Посмотри!

Меф неохотно послушался.