Самый амбициозный среди братьев, сын пленной согдийской княжны Язид ибн аль-Валид ибн Абдул-Малик выступил в качестве халифа от оппозиции. Он привлекал людей на свою сторону, осыпая их дождем из денег, а своими речами и манерами сумел добиться поддержки даже благочестивцев. В назначенное время он, переодетый, въехал на осле в Дамаск в обществе нескольких последователей и там вступил в сообщение со сторонниками, которые в основном жили не в самом городе, а в его окрестностях. С их помощью он сумел пробраться в главную мечеть, где хранился большой запас оружия, и произошло это в пятницу[176], в день особой молитвы, в день, специально выбранный для исполнения этого замысла. Он арестовал городских чиновников, а также велел задержать отсутствующего наместника[177] и эмира Баальбека. В открытые ворота прошли и присоединились к нему полторы тысячи кальбитов из Миззы, а из других близлежащих местностей явились племена гассан, лахм, кинда и другие, особенно из южноаравийских родов. Они нигде не встретили серьезного сопротивления. Очевидно, в Сирии правительство не располагало большим числом солдат, находившихся в боевой готовности. Еще до полудня следующего дня Язид III в качестве нового халифа принял клятву верности от жителей Дамаска. Он пребывал в хорошем настроении и напевал песню, к изумлению его благочестивых сподвижников; до той поры с его уст не слетало ничего, кроме изречений из Корана. Но когда он затем призвал добровольцев выступить против законного халифа, вызвались лишь немногие. Язид увеличил предложенную награду и только тогда уже смог набрать 2 тысячи человек, командовать которыми он поручил своему двоюродному брату Абдул-Азизу.

Гонца, который принес аль-Валиду II первую весть о мятеже, халиф велел наградить сотней плетей. Совет, который дали ему верные друзья, бежать в Химс или Тадмор или любой другой укрепленный город аль-Валид сначала отверг, и лишь в последнюю минуту, когда армия Абдул-Азиза уже выступила в поход, он покинул Аль-Агдаф и укрылся в расположенном недалеко оттуда укрепленном замке Аль-Бахра. С ним было 200 человек, и несколько небольших отрядов конницы поспешили к нему из близких и далеких мест: кальбиты из Тадмора (под началом племянника Абраша), бахраниты из Химса и другие. Даже Аббас ибн аль-Валид с тридцатью сыновьями отправился к нему на помощь, но в последний миг был схвачен Абдул-Азизом и вынужден присоединиться к его армии.

Гонец за гонцом докладывал аль-Валиду о приближающихся вражеских силах, но тот не заботился об этом, пока не увидел их собственными глазами. Его скудные войска стояли лагерем перед цитаделью по арабскому обычаю. Деньги у аль-Валида уже закончились, и солдаты получили от него только письменное обязательство будущих выплат и считали свое теперешнее положение безнадежным. Дезертирство Аббаса на сторону противника показало им опасный пример, а кроме того, тадморские кальбиты не хотели воевать с дамасскими. В таких обстоятельствах перед Абдул-Азизом стояла легкая задача, когда на рассвете он перешел в наступление. Аль-Валид, который лично принимал участие в битве и сражался с отчаянной отвагой, вскоре оказался брошен всеми. Тогда он снова отступил в цитадель, сел во внутренней комнате и стал читать Коран, чтобы встретить смерть подобно Усману, и так и принял смертельный удар. Кусок его кожи размером с ладонь доставили наследнику Халида аль-Касри как залог свершенной мести. Голову аль-Валиду отрезал человек по прозвищу Грошовое Лицо Ваджх аль-Фальс, и ее доставили Язиду. Тот выставил ее и возил с собой повсюду и только через месяц отдал брату убитого, но тот из трусости не решился ее похоронить, сославшись на религиозные причины. Днем краха был четверг 27 джумады ас-сани 126 года, то есть четверг 17 апреля 744 года. Если верить Язиду III, то к власти его призвала воля народа и убийство аль-Валида было необходимой самообороной, ведь он ответил мечом на мирное предложение предоставить решение их предстоящего конфликта шуре (совету), и потому именно он первым пролил кровь. Когда обстоятельства стали известны в Химсе, жители разрушили дворец Аббаса ибн аль-Валида, которого сочли предателем, и пошли на Дамаск, полагая, что Суфьяниду Абу Мухаммеду, которого они поставили во главе, достаточно лишь объявиться перед вратами города, как город ему сдастся. Но получилось наоборот. Сулейман ибн Хишам нанес им полный разгром под Дамаском, и они были бы стерты с лица земли, если бы не вмешательство Язида ибн Халида аль-Касри и кальбитов. Абу Мухаммеда заставили отправиться в Хадру, столичную тюрьму, где уже находились два других Суфьянида и двое сыновей аль-Валида II. В палестинских провинциях восстания тоже были подавлены без особого труда либо силой, либо милостью.

На церемонии принесения присяги в Дамаске Язид III выступил с важной приветственной речью, в которой назвал своим образцом святого Омейяда Умара II. Он поклялся не возводить дворцов, не строить каналов, не собирать сокровищ, тратить собранные в каждой провинции деньги только на нее, не держать солдат слишком долго на военной службе в далеких походах, чтобы ни они, ни их жены не впадали в искушение, не обременять землевладельцев-иноверцев такими большими поборами, чтобы им приходилось в отчаянии покидать свои дома, и всегда прислушиваться к жалобам слабых на сильных. «Если же я этого не сделаю, тогда свергните меня или потребуйте от меня возмещения; если вы знаете другого, лучше меня, тогда поставьте его над вами, и я первым поклонюсь ему; повиноваться безоговорочно надлежит не человеку, а только одному Богу». В этом халиф на самом деле искренне обращался к кадаритам, которые в своих политических принципах, как говорят, были заодно с мурджиитами, а с ними Язид тоже одновременно заигрывал. Его громко восхвалял благочестивый демагог Кайс ибн Хани аль-Абси, говоривший после него, за столь прекрасное и правильное изложение обязанностей правителя и в то же время не призвал его сдержать обещание и при необходимости добровольно отказаться от власти. Потом он пообещал вовремя выплачивать пенсион солдатам в начале года и ежемесячное содержание, что было столь же далеко от фактического положения дел, как в теперешней Турции. Однако он снова уменьшил плату, которую поднял его предшественник. За это он получил прозвище Накис (уменьшающий).

Он в значительной мере полагался на йеменцев, и в частности на кальбитов; в его кругу не было ни единого кайсита. Наместником в Ирак был выбран кальбит Мансур ибн Джумхур, отчаянный, безжалостный человек, и он отправился к себе в провинцию сразу же после убийства аль-Валида. Пятьсот кайситов, которые должны были ждать его, позволили ему спокойно разоружить себя, хотя с ним было всего тридцать человек, а кое-кто говорит, что и всего семь. Юсуф ибн Умар не получил поддержки от государственных сирийских войск в Хире и Куфе; местный гарнизон уже тогда был ничтожно малочислен. Его попытка разделить кайситов и кальбитов не удалась, они сказали ему: «Мы тоже принадлежим к народу Сирии и принесли присягу тому же халифу, что и они». После смерти аль-Валида II они остались без имама и не знали, за кого сражаться. Низкорослый длиннобородый кобольд колебался между сопротивлением и отчаянием; он то оживлялся, то в следующий миг снова погружался в себя. Он попал бы в руки Мансура, который имел определенные намерения относительно него, если бы не командующий сирийцами в Хире, кальбит Сулейман ибн Сулайм, который спас его, уговорив бежать и предоставив ему такую возможность. Юсуф укрылся в Балке, в районе Восточной Иордании, но недолго оставался там. Кальбит вытащил его с женской половины и бросил в дамасскую тюрьму Хадра, где этот маленький человек выставлял себя в глупом свете своими нелепыми страхами и его длинная борода давала тюремщикам много возможностей для насмешек над ним. Он был для них все равно что жаба на веревочке.