Толстой Фрэн был залит клеем, а к ее портрету добавлены усы Гитлера. Окровавленное содержимое мусорного ведра мы перевернули на ее большой дубовый стол, где грязные тампоны и клочья волос прилипли к ее воскресной проповеди. Несколько человек с пятого курса ворвались в бассейн и стали нырять бомбочкой в темноте. В трапезной началась мучительная битва, распылившая по классам и коридорам белые скопления пыли, поднимающейся в Круг. Мы переходили от дверной ручки к дверной ручке, намазывая их вазелином. Становясь все более безрассудными, мы кричали, кричали и разносили учительскую, плюясь в растворимый кофе учителей, курили их сигареты, нюхали их личные вещи.

В конце концов, выдохшись, мы собрались в саду. Уставшие и не понимающие, что делать дальше, мы вяло бродили между деревьев, не имея никаких реальных намерений. На ветках развевались гирлянды из папиросной бумаги. В темноте раздалось несколько криков, кто-то бросил бомбу с краской. Через некоторое время мы сняли с головы чулки. Недовольные, мы сидели в траве, курили, слушали громкую музыку на бумбоксе. В этом не было ничего особенно смелого.

– Как утомительно, – зевнув, сказала Скиппер.

Я кивнула, закутавшись в плащ.

– Какой провал, – сказал кто-то.

Еще была даже не полночь.

– Ну, вот и все.

Сестры Пек сидели бок о бок на траве, подперев колени подбородком, приняв одинаковые позы.

– Погодите, а это кто там?

Под мостом собрался отряд из сотрудников – старосты и кого-то из вспомогательного персонала, французские и немецкие помощники, которые делили одну квартиру, – и начал двигаться в сторону сада с фонарями на расстоянии около метра друг от друга. Их руки были раскинуты в стороны, чтобы создать впечатление непрерывной линии. Это выглядело слишком деспотично. Худшие из наших выходок были позади. Если бы они оставили нас в покое, в конце концов мы бы простудились и легли спать. Того, что было дальше, можно было избежать.

– Так. Вставайте все! – крикнула Скиппер.

Мы вскочили на ноги, щурясь из-за света. Натянули бежевые колготки на голову и взялись за руки, готовые к бою. Мы затаили дыхание в ожидании. Несколько яиц были брошены нерешительно, намеренно не попадая в цель. Учителя, казалось, слегка сбивались с шага, как если бы они ехали верхом. Между некоторыми из них шла дискуссия. Похоже, они стояли на своих позициях, ожидая сигнала.

– Что происходит? Тебе видно? – спросила я Генри Пек.

– Пока ничего. Нет, подожди, смотри!

Толстая Фрэн перешла дорогу с громкоговорителем в руке, предназначенным для дня спорта и ежегодной школьной фотографии. Она остановилась посреди улицы, чтобы посмотреть на мост, где висело ее чучело, затем двинулась к саду.

Нас окружили, загнали в верхний угол сада. Толстая Фрэн шагнула вперед, чтобы обратиться к нам. Ее ноги были раскинуты в стороны, как у римлян, плечи отведены назад; она поднесла мегафон к губам. Что-то было не так, никто из нас ее не слышал.

– Что она говорит?

– Ш‐ш-ш.

Мы вытянулись, чтобы расслышать.

– Что-то о леди.

В ответ к ногам Толстой Фрэн полетело яйцо. Мегафон сердито завизжал, а потом послышался ее ответ.

Еще одно яйцо.

– Позор, – слышали мы, – последствия.

– Предатель, – начали скандировать мы, – пре-да-тель, пре-да-тель, пре-да-тель.

– Как вы, девочки, думаете, кто вы такие? – потребовала ответа Толстая Фрэн.

Это было ошибкой. Мы точно знали, кто мы такие. Божественные. В одном из общежитий девочка издала протяжный пронзительный вой поддержки. Мы услышали это и начали аплодировать. Раздался еще один вой из другого общежития, затем еще и еще. Некоторые девушки высунули головы из окон и залаяли; они скулили, вопили и визжали.

Обескураженные учителя начали выходить из рядов, неуверенно отступая, прикрывая головы. Мы давно прошли момент, когда нам приказывали, подкупали или уговаривали.

– Один, два, три, – считали мы все.

Скиппер взяла меня за руку.

– Вперед.

Мы бросились на них, хлопая плащами. Толстая Фрэн, стоявшая на месте, была отброшена в сторону; одно ее плечо внезапно отбросило назад, затем другое, она развернулась, как флюгер.

– Хватит, – крикнула она в мегафон.

Она ничего не могла поделать. Мы устремились через мост в главное здание, круша, разрывая и наступая на все, что было на нашем пути. Мы были ураганом. Мы ворвались в научную лабораторию, и груды зеленых листов с заданиями вылетели из окна и упали на землю. Затем пошли учебники, горелки Бунзена, лабораторные халаты и пробирки, которые разбивались о пол, звеня как рождественские безделушки. Остальные курсы смотрели на нас с восхищением. Разве не это было в их сердцах? Разве это не то, что они все хотели сделать?

– Давай. – Скиппер потащила меня к главному залу, где девушки высекали имена бывших старост, выгравированные золотом на деревянной доске. Memor amici. Помни друзей своих. Наше здание продавали прямо у нас на глазах, раздирали, наших друзей отправляли в другую школу. Скоро мы сменим старые традиции на новые, обувное дерево будет пустым, никому не будет дела до Божественности. Нас поглотит другой матриархат. Королева мертва, да здравствует королева.

– Вот, возьми это, – кто-то вложил мне в руку клюшку для лакросса.

Мы вышли в розарий, собрали камни с дорожки, засунули их в сети и бросили в трапезную. Когда они проплыли через высокие окна, раздался приятный хлопок. Как будто выдавливали прыщик. Тогда я подумала о Лорен, которой это понравилось бы больше, чем кому-либо из нас.

– Что дальше? – спросила Скиппер, затаив дыхание.

Мы подошли к «Яйцу». Учителей не было видно; нас совершенно не контролировали. Мы никогда не чувствовали себя такими свободными. Это было страшно волнительно. Вокруг нас было трепетание листов, падающих на землю с вершины лестницы, словно летучие мыши, мы срывали плакаты со стен спальни, рвали униформу. Мы запустили еще камни во внутренние окна и сорвали занавески. В воздухе витал карнавальный дух. В трапезной девушки кидались друг в друга едой, скользили по лужам пролитого молока, запускали пригоршни салата из тунца в волосы. Девочки, которые сломали замок шкафа в драматическом классе, надели замысловатые костюмы – ослиную голову, лифы, высокие парики, шатались на высоких каблуках, как куртизанки.

Мы подошли к Кругу, где домовладелицы и их помощницы прятались под обувным деревом в поисках укрытия, а некоторые заперлись в своих машинах. Падре молча стоял рядом с Толстой Фрэн, в замешательстве держа большую школьную Библию под мышкой. Это был единственный раз, когда мы чувствовали вину. Падре любил нас, девушек, и был одним из немногих, кого любили Божественные. Он улыбнулся, когда увидел нас; затем, когда заметил наши палки для лакросса, его лицо осунулось, и он выглядел очень мрачным. Мисс Грейвз стояла в шоке, одетая только в белую фланелевую ночную рубашку.

Несколько техников,