на канатной дороге со Святой Хильды. Было забавно».

Кто-то соглашается.

«О МОЙ БОГ. Да. Смехота!»

«Джерри Лейк не курила ни дня в своей жизни, – печатаю я. – Она была спортсменкой. И к тому же она боялась высоты».

Пауза. Я представляю себе этих женщин, сидящих за большими дубовыми столами, в библиотеках и кабинетах, с лабрадорами у их ног, в окружении фотографий своих детей в серебряных рамках.

«Джерри очень серьезно относилась к ее фигурному катанию, – вспоминает кто-то. – Забавная старая ханжа. Божечки, она, должно быть, думала, что мы такие дикари! Ее курсу действительно нравилось ее задирать. И некоторые из тех пятикурсников были довольно устрашающими, никаких имен, но та, что носила кардиган, пугала меня до чертиков».

Я представляю себе группу второкурсников, несущихся, чтобы придержать для нас дверь, снующих, как рыбы.

«Мы имитировали акцент Джерри, – быстро отвечаю я. – Мы рылись в ее столе. Перед тренировкой прятали коньки. Мы назвали ее Ядовитым гномом».

Снаружи я слышу, как один из енотов, живущих под гаражом, роется в мусорных ведрах. Бутылка разбивается.

«О, Джерри Лейк никогда не понимала шуток. Такая избалованная мадам. В случившемся, конечно, надо винить родителей. Ужасные люди. Очень напористые. Неудивительно, что она прыгнула».

Я думаю о мистере Лейке. Почти неузнаваемый на фотографиях в газетах в то время, со впалыми щеками и тонкими волосами, едва заметный рядом с его адвокатом.

«Родители?» – пишу я, туша сигарету.

Я смотрю в темноту, ущипнув себя за руку. Я слышу нытье пса, стоящего в ожидании в доме, пальмовые листья грохочут, как кости. Я разжимаю пальцы.

«Прыгнула?»

44

Вызвали наших родителей, некоторые приехали в то самое утро, после чего нас вызывали в кабинет директрисы группами по четыре или пять человек, пыльных и немытых, с яичной скорлупой и мукой в волосах. Остальные были закрыты в комнате отдыха, пока ждали беседы. Никто не расскажет нам, что случилось с Джерри. Мы понятия не имели, жива она или мертва.

Мы сидели у окна, словно заключенные. Сопровождающие сложили на лужайке груду сломанной мебели, столов и стульев, как будто разводили костер. Распространяя новости о нашем позоре. Один за другим приходили горожане: собачник, две старушки, толкающие тележки для покупок, библиотекарь, хозяин паба, доставщик, киномеханик, владелец чайного магазина, менеджер Woolworth, возможно, даже Лорен – ее руки на бедрах, – выражающая неодобрение. Постепенно они подбирались ближе к школе, видя, что им никто не мешает. Любопытные, язвительные.

Они хрустели битым стеклом, изорванными книгами, пластиковыми костями лабораторного скелета. Наши лица были прижаты к окнам комнаты отдыха.

– Позор, – говорили они нам, качая головами. – Отвратительно. Стая диких животных. Хулиганы. Какие неблагодарные.

Когда уборщики и кухонный персонал прибыли на работу, раздался громкий гул протеста.

– Забудьте об этом, – сказали они и снова надели пальто. Они указали на нас. – Пусть сами убирают этот беспорядок. Эти напыщенные девчонки могут разложить себе завтрак сами хотя бы раз, большое спасибо.

Третьекурсники сделали бутерброды с вареньем, которые они принесли нам на коричневых пластиковых подносах со стаканами молока, налив его из трехгаллонных кувшинов. Другие курсы, участвовавшие в восстании, получили веники, губки и швабры, а их волосы были связаны платками, как у женщин Блица. Учителя стояли и смотрели, как они подметали и отмывали все вокруг. Казалось, преобладал дух войны – делать и исправлять. Они потратили много времени, вплетая банданы в волосы. Они свистели и пели.

– Это так несправедливо, – простонала Джордж, плюхаясь на мешочек с фасолью рядом со мной. – Мы не преступники.

Последовало согласное бормотание.

Я прижала большой палец к мягкой коже руки и ничего не сказала. На другом конце комнаты отдыха Скиппер тихо разговаривала с Генри Пек, они прижались головами друг к другу и шептали. Она посмотрела на меня один раз, потом отвернулась.

Горожане приходили и уходили, их число росло с каждой минутой. Каждый раз, когда появлялся новый родитель, раздавался громкий ропот возбуждения.

– Если бы одна из моих сделала все это, я бы избил ее до чертиков, – кричали они. – Я бы свернул ее цветущую шею.

Некоторые родители, шокированные уровнем разрушений, должно быть, приняли решение забрать своих дочерей из школы уже сейчас, за неделю до окончания семестра. Техники закидывали чемоданы в багажники, небрежно раскачиваясь. Наши друзья жалобно махали нам в окно комнаты отдыха, скользили на задние сиденья БМВ и «Вольво», лежали на земле, пока их родители проезжали по Кругу мимо горожан.

– Скатертью дорога, отребья.

– Валите.

– Убирайтесь.

Банда Короля Эдмунда прислонилась к стене нашей школы в том месте, где раньше меня ждала Лорен. Они тыкали пальцем в каждую машину и швыряли пустые банки из-под кока-колы.

К обеду от нас осталась небольшая горстка. Джордж села, обвив ногами Генри, и заплетала ей волосы. Мы спали, или рылись в неохраняемых шкафчиках, или рисовали друг другу в тетрадках выпускников. Я смотрела в окно. Дэйв или, возможно, Джордж предложила сравнить послания, которые нам оставила Джерри.

– «Удачи с экзаменами на ОССО», – прочитала сначала Джордж, подняв книгу вверх, чтобы мы могли видеть, где Джерри подписала свое имя большой буквой «Д», закрыв пустую белую страницу.

– «Удачи с экзаменами», – прочла Дэйв.

– «Удачи во всем», – сказала Генри, зевая.

– «Удачи», – зачитал кто-то другой.

– «Удачи».

Я наблюдала, как Джордж ходила по комнате отдыха, сравнивая записи, каждое сообщение было более или менее одинаковым. Я подтолкнула книгу под сиденье, не желая, чтобы они видели, как под большой кружащейся буквой «Д» Джерри написала мне свой адрес пузырчатыми буквами и нарисовала дудлы вокруг. Как будто она верила, что мы будем оставаться на связи летом, писать друг другу, навещать. Что мы были друзьями.

Джордж присела на корточки и достала мою книгу из-под сиденья, пролистывая до последних страниц.

– Боже мой, – сказала она.

Ее лицо побледнело. Она смущенно закашляла.

– Что?

Когда Скиппер посмотрела через плечо Джордж, чтобы прочитать, ее рот открылся, а затем быстро захлопнулся. Она фыркнула и издала короткое «ха».

– Дайте посмотреть, – я схватила блокнот.

Адрес исчез, закрашенный слоями замазки.

Вместо этого толстыми печатными буквами было:

«ТЫ СУКА».

45

Моя мать, насколько я помню, сидела в кабинете нашей директрисы рядом с родителями Скиппер. Позади них, как будто позируя для школьного фото, стояли родители Пек и Гордон-Уоррен. Школьная медсестра, призрачного вида, болезненно худая, ждала в углу, скрестив руки на груди, готовая спасать любого от внезапного обморока или истерии. Божественные славились своей драматичностью. У стены стояли двое полицейских в форме.

Мама громко вздохнула, когда мы вошли в кабинет директрисы, и подняла брови, глядя