– О, так это здорово. Прошла уже почти неделяс тех пор, как мы с ним в последний раз обсуждали все перипетии моей жизни. Яуж стала беспокоиться, куда это подевался мой самый преданный поклонник. – Язакончила набирать на компьютере деловую записку и начала делать распечатку.

– Счастливица. А ко мне он уже потерялинтерес. – Она драматически вздохнула. – Теперь для него существуешь только ты.Я слышала, как он сказал, что собирается обсудить с тобой все детали банкета вМетрополитен.

– За-ме-ча-тель-но. Жду не дождусь этойвстречи с его братцем. По телефону-то я с ним уже говорила. Зато она, судя повсему, дура несусветная. Так ты уверена, что он едет сюда, или есть шанс, чтоВсевышний убережет меня от этого визита?

– Только не сегодня. Он точно приедет. УМиранды на восемь тридцать договоренность с ортопедом, так что вряд ли онабудет вместе с ним.

Я быстренько пролистала ежедневник Эмили иубедилась, что свободное от Миранды утро действительно значится в нашемрасписании.

– Здорово. О таком утреннем собеседнике, какГлухонемой Папочка, можно только мечтать. А что это он такой разговорчивый?

– Могу предложить лишь самый очевидный ответ:раз он женился на ней, значит, он немного не в себе. Позвони, если он сболтнетчто-нибудь особенно занятное, а сейчас мне надо бежать. Каролина ни с того ни ссего размазала по зеркалу помаду Миранды.

– Мы живем на пределе, правда? Мы самыеклассные в мире девчонки. В общем, спасибо за предупреждение. Потом поговорим.

– Ладно, пока.

Поджидая прибытия Папочки, я просмотреласоставленный мной документ. Это был запрос Миранды попечителям Метрополитен-музея.Ей нужно было разрешение на то, чтобы в марте устроить званый ужин в одной изгалерей музея. Ужин предполагался в честь ее деверя, человека, которого онаглубоко презирала, но который, к несчастью, был членом семьи. Сумасброд ДжекТомлинсон был младшим братцем Глухонемого Папочки. Буквально на днях он сделалдостоянием общественности свое решение бросить жену и троих детей ради женитьбына уборщице-мексиканке. Они с Папочкой оба были представителями аристократииВосточного побережья, но Джек, когда ему было уже под тридцать, уронил своегарвардское достоинство и перебрался в Даллас, где в головокружительные срокисколотил себе состояние на торговле недвижимостью. Судя по тому, что рассказаламне Эмили, он превратился в стопроцентного техасца – жующего, плюющего инеотесанного, что, конечно, отвращало от него Миранду – воплощение изысканностии утонченности. Глухонемой Папочка попросил ее устроить ужин в честь помолвкиего младшего братишки, и ослепленной любовью Миранде ничего не оставалось, каксогласиться. А уж если она за что-то бралась, то можно было не сомневаться, чтовсе пройдет без сучка без задоринки. И этот случай не был исключением.

Достопочтенные члены – тыры-пыры – прошупредоставить помещение для небольшого ужина в честь – тыры-пыры – задействованысамые лучшие официанты, флористы и оркестр – тыры-пыры – прошу вас оказатьсодействие – тыры-пыры. Убедившись, что в бумаге нет вопиющих ошибок, ябыстренько изобразила подпись Миранды и позвонила курьеру, чтобы он забралписьмо.

Почти тут же в дверь секретарской постучали, ине успела я ответить, как она распахнулась и на пороге возник ГлухонемойПапочка: воодушевление на его лице мало подходило для восьми утра.

– Андреа! – пропел он, подходя к столу иулыбаясь так искренне, что я устыдилась своей неприязни к нему.

– Доброе утро, мистер Томлинсон. Что привеловас сюда так рано? – спросила я. – Боюсь, Миранды еще нет.

Он хихикнул, кончик носа у него подергивался,как у суслика.

– Да, да, думаю, ее не будет до обеда. Энди,прошло так много времени с тех пор, как наши с тобой пути пересекались. Скажимистеру Томлинсону: как твои дела?

– Разрешите мне взять это, – Я приняла у негоиз рук узел с грязной одеждой, которую Миранда дала ему для меня. Я взяла ивышитую прозрачными бусинами сумку от Фенди, на которой недавно пришлось зановоменять отделку. Это была уникальная вещица отличной ручной работы,изготовленная специально для Миранды самой Сильвией Вентурини-Фенди вблагодарность за поддержку, и у нас в отделе моды ее оценили как минимум вдесять тысяч долларов. Я заметила, что одна из ее изящных кожаных ручек вот-вототорвется, хотя отдел аксессуаров уже раз двадцать возвращал сумку в Дом Фенди,чтобы они вручную подшили ее. Она была предназначена для того, чтобы вмещать всебя изящный дамский бумажник, солнечные очки и – в случае крайнейнеобходимости – миниатюрный сотовый телефон. Но Миранде было на это наплевать.Она пихала туда объемистый флакон туалетной воды «Булгари», босоножку сосломанным каблуком, которую мне предстояло сдать в починку, ежедневниквеличиной с конторскую книгу, огромный ошейник с шипами (я никак не могларешить, был ли это ошейник ее собаки или он предназначался для какой-нибудьэкстравагантной журнальной иллюстрации). В этой же сумочке доставлялась иКнига, которую я привозила ей накануне вечером. Стоимости этой сумки хватило бымне, чтобы оплатить годовую аренду квартиры, но Миранде больше нравилосьиспользовать ее как пакет для мусора.

– Спасибо, Энди, ты так нам помогаешь.Расскажи же мистеру Томлинсону о своей жизни. Как у тебя дела?

Как у меня дела? Как у меня дела? Хм… дайте-каподумать. Вероятно, не очень. Большую часть времени я борюсь за выживание – ядолжна отбыть срок своего добровольного рабства у вашей садистки жены. Если завесь день у меня и выдастся пара минут, свободных от ее унизительныхтребований, я концентрируюсь на том, чтобы не слышать душеспасительную чушь,которую несет ее старший секретарь. В тех исключительно редких случаях, когда яоказываюсь вне стен этого здания, я стараюсь убедить себя, что нет ничегокриминального в том, чтобы потреблять более восьмисот калорий в день. Еще яубеждаю себя, что, если у меня шестой размер, это вовсе не значит, что яполная. В общем, думаю, правильный ответ будет «ничего хорошего».

– Ничего особенного, мистер Томлинсон. Я многоработаю. Когда я не работаю, то встречаюсь со своей лучшей подругой или сосвоим другом. Езжу повидать родителей.

Когда-то я много читала, хотелось мне сказатьему, но сейчас я слишком устаю. Еще я очень любила теннис, а сейчас у менясовсем нет времени.

– Тебе ведь двадцать пять, верно? – спросил онрассеянно. Трудно было понять, к чему он клонит.

– Нет, мне двадцать три. Я только в прошломгоду окончила университет.

– Ах вот как! Двадцать три! – Он посмотрел наменя, словно пытался решить, сказать что-нибудь на это или нет.

Я насторожилась.