Мама что‑то неразборчиво кричала мне вслед, а я пошлак Кириллу.

Мы решили, что нашим отношениям недостает настоящегоклассического свидания. Кирилл сначала хотел повести меня в ресторан, но мыпередумали. Точнее – я. Мне было бы там неуютно. У меня даже пузоразволновалось от страха перед неизвестным для меня заведением. Хотя янарядилась по такому особенному случаю. Новые туфли, новое платье. Но все равнобоязно, а вдруг официант начнет на меня коситься, что, мол, голодранка,приперлась? Я испугалась, что я покажусь Кириллу неловкой и зажатой. Он‑топривычный в таких местах.

– Ну и ладно, – легко передумал Кирилл. –Лучше поехали ко мне. Тетка с дядей у друзей на даче расслабляются.

От романтического свидания остался букет роз на длиннющихножках. Остальное можно смело отнести к «таким делам», которыми, по маминомумнению, занимаются по ночам. Хотя вечером я все‑таки вернулась домой.

– Розы? Откуда? Этот подарил? По какому случаю?

«Этот» еще не отошел от входной двери, у которой мы так долгопрощались.

– Мама, прекрати.

– Ты мне рот не затыкай. Кто ты, чтоб мне указывать?

– Я тебе дочь, если ты еще не забыла. Помахав Кириллуна прощание, я затворила за собой дверь. Мне не хотелось бы, чтоб он услышал,как ругается моя мама. Я‑то уже привыкла, а он наверняка не готов к такойненависти.

– И что дальше? Беременность. Мать‑одиночка. Намна шею. Ты морду не вороти. Я не дура, по лицу вижу, чем вы занимались.

– В прошлый раз ты тоже была не дура. Когда к врачуменя тащила. Я тогда чуть с собой не покончила.

Пока я ставила цветы в воду, мама обдумывала услышанное. Унее было время, чтоб выбрать нужную тактику. И она как всегда сделала не тевыводы из моих слов.

– Склонность к суициду – признак больной психики. Ядавно за тобой замечала. Ты – ненормальная, Стася.

– Ага. Это все объясняет. А может, это наследственное?

– Пререкаемся? Ну‑ну. Разнузданность, перепадынастроения, хамство, нежелание жить как все… Ты больна. Тебя лечить надо. Тех,кто пробовал покончить с собой, ставят на учет в психушку. Я, как только этитвои обведенные глаза увидела, сразу все поняла. Девочка, которая хочетвыглядеть больной, здоровой быть не может.

– Я здорова!

– Вот. Снова. Ты кричишь! И запомни, нет здоровых, естьне обследованные. Мы просто отправим тебя на обследование. А там пусть врачирешают, как и что.

– Это наследственное, – упрямо твердила я. –Мама, я им такого про тебя навру, что мало не покажется. Они и тебя запакуют.Прикинь, папа возвращается, а мы обе в дурдоме! Красота.

Ей пришлось снова взять тайм‑аут, чтоб найти достойныйответ.

– А я им сразу скажу, что у тебя склонность кпатологическому вранью. Мне поверят. Я взрослая.

– Вот в этом все и дело. Ты – взрослая. И считаешь, чтовозраст дает тебе право изгаляться надо мной как фашистке. Ты со стороны на себяпосмотри! Это ты ничтожество, а не я. Ты просрала свою жизнь и теперь нашлакого‑то, над кем можно безнаказанно издеваться. Отстань по‑хорошему.Я тебя очень прошу.

У меня немного болел низ живота. И страшно хотелось лечь. Атут мама с ее доставучестью.

– А я вчера вечером заглянула в интернет, где ваши эмоязыки чешут. Это была последняя капля моего терпения! Там сплошной мат‑перемати откровенный дебилизм. Скопище слабоумных идиотиков! Урод на уродке и уродомпогоняет! И после всего этого ты думаешь, что я поверю, что у тебя в порядке сголовой? Я при отце ничего говорить не хотела. Он бы расстроился. И этиотвратительные ругательства! Как у вас совести хватает такое печатать?

Привет от Дочечки случился не вовремя. Нашла бы – убила бы.Сука ты, Дочечка. Если бы не твои говеные перлы, мама бы так не осатанела.

В больницу меня не сдали. Но и разговаривать прекратили.Мама объявила мне бойкот. Она точно знала, что я не переношу, когда она молчит.Но не теперь. Теперь меня такой расклад полностью устраивает.

Раньше я всегда старалась ее понять, оправдать ее,доискаться до причин грубости. Впрочем, у меня и тогда не очень получалось.Теперь мне по барабану. Что мне за дело до нее? У меня своих проблем хватает.Если ей в жизни не повезло, пусть сама разбирается. Быть может, решитсяпоменять хоть что‑то. Работу, например. А в мои дела не лезет. Хватит.Натерпелись.

Для меня теперь главным было одно – как скоро мы снова будемвместе с Кириллом. Родичи снова ошивались дома, а ставить при них защелку надверь было неудобно. Некстати вспомнился Сурикат с его завистью к свободнымхатам, ошивающийся по подворотням. Спрашивать у знакомых, когда у них будетсвободна квартира, мне показалось неудобным.

– Давай свою берлогу снимем? – предложил Кирилл.

– Было бы здорово. Только как ты думаешь, нам сдадут?

– Почему нет. Деньги есть, так что я срочно начинаюискать. Лучше поблизости от твоего дома, чтоб потом быстрее возвращаться.

Появилась надежда. Для меня она казалась несбыточной, ноКирилл так активно обзванивал агентства, что казалось, все получится. Надотолько немного подождать.

В молчаливом состоянии взаимной неприязни прошло три дня. Икаждый день мама долго с кем‑то разговаривала по телефону. Прячась отменя в ванной.

Детский сад, и только. Будто я подслушивать стану. Хотя мнебыло интересно, с кем она базарит. У нее после общения с таинственнымсобеседником был торжествующе‑заговорщический вид.

На четвертый день ей кто‑то позвонил с утра пораньше,и она умчалась как ошпаренная. Я уже проснулась, но не стала выяснять, куда онатак мчится. Я просто лежала в постели и думала о Кирилле.

– Еле успел. Их еще нет?

Кирилл с порога буквально ошарашил меня непонятнымивопросами. Он бегом промчался в мою комнату и потребовал, чтоб я срочно кидалав рюкзак самое необходимое. Рюкзак был маленький, и в него влезло маловато.

– Одевайся! Времени в обрез.

– Что надевать?

– Вот. Джинсы, кроссовки и куртку с капюшоном, еслиесть. Лучше непромокаемую.

Пока я натягивала джинсы, Кирилл смотался на кухню и схватилтам пару коробков спичек. Больше не было. Потом заглянул в туалет и вышелоттуда с рулоном туалетной бумаги:

– Держи. Сама понесешь. Она легкая.

– Да объясни ты в самом деле, что случилось?