Не дай мне бог все это увидеть.

Но пока я вижу совсем другое. Внезапно потеряв интеpec кструе воды, парень полностью сосредотачивается на своем отражении в зеркале.Правая ладонь (та самая, о которую он тушил окурок) поднята как для присяги,вот только кому, чему?

Нюхни кокс и…

Где здесь торгуют кокаином?

Отпечаток руки на зеркале (вот для чего он поднимал ее –чтобы оставить отпечаток!): сплошной, с четким контуром, красного цвета, послеэтого я жду совсем уж невероятного – надписи-проклятья илинадписи-предостережения, можно – латиницей, можно – на сленге французскихморячков, можно – на сленге испанских архитекторов, можно – набором цифр, можно– цепочкой символов, чтобы, проведя нехитрые сакрально-арифметические операции,получить что-то вроде:

Everything You Always Wanted to Know About Sex But WereAfraid to Ask[33] -

нет:

ALL ABOUT MY MOTHER[34] -

нет:

Take the Money and Run[35] -

нет:

TIRER SUR LE PIANISTE[36] -

нет:

FATTO DI SANGUE FRA DUE UOMINI PER CAUSA DI UNA VEDOVA. SISOSPETTANO MOVENTIPOLITICI[37]

о, нет! -

TOUCHE PAS A LA FEMME BLANCHE![38]

Не тронь! Не тронь!.. Поздно, уже ничто меня не остановит –ни предостережение, ни проклятье, если о чем и следует беспокоиться, так это озапахе: белая женщина так не пахнет, так не пахнет никакая женщина, у Тинатинвообще не было запаха, пластиковый стаканчик не в счет. Запах исходит от уродав маске, он такой густой, что при желании им можно было бы покрыть стены,замазать старые надписи и соорудить новые. Я знаю 666 вариантов исполненияпесни «Девушка из Ипанемы», но вряд ли это убьет чертов запах.

Сейчас он снимет маску.

Осознание того, что урод снимет маску – сейчас, сиюминуту! – приходит ко мне за несколько мгновений до того, как охранниккасается руками головы. Его движения отчаянны, порывисты, как будто он хочетсорвать не только ткань, но и все, что под тканью: кожу, волосы, чтобы осталсятолько череп, голый череп, а может, – не осталось бы и его. Из историй,рассказанных Великим Гатри об историях, рассказанных обдолбаннымнаркодилером-сенегальцем:

в черепе ослика (из тех, что впрягают в повозку с лентами, скукурузными початками) живут термиты;

в черепе змеи живут осы;

в черепе мула живут ласточки;

в черепе вдов, чьи мужья погибли в море, живет мотивчик«Вернись в Сорренто»;

в черепе девушек, изучавших юриспруденцию, живут личинкишелкопряда;

в черепе танцора, исполнявшего фламенко, живут бабочку иххоботки время от времени .высовываются наружу, проскальзывают между зубами, втом месте, где выбит клык;

в черепе акулы-молота живут омары, вернее – один омар,омары, как и люди, предпочитают одиночество;

в черепе шлюхи живут открытки с Мерилин на вентиляционнойрешетке, пожелтевшие от времени;

в черепе умершего от СПИДа строительного подрядчика живетпара крыс, крысы, как и люди, ненавидят одиночество;

в черепе капрала Иностранного легиона живут клопы-солдатики;

в черепе быка, убившего когда-то норвежского туриста вКордове, живут черепа сусликов, маленькие черепа, они перекатываются, как шары,внутри большого черепа, с легким звоном, дзынь-дзы-ынь, в жаркий полдень вовремя сиесты сквозь звон можно даже расслышать слово – felicidad[39].

Черномазые сказочки для идиотов.

И я подозреваю, что никакого отношения к Сенегалу они неимеют. Слово «felicidad» – испанское. В чем можно будет заподозрить мойсобственный череп, когда я умру, если я умру? «Вернись в Сорренто» отпадаетсразу, личинки шелкопряда, как и любые личинки, способны вызвать толькотошноту, осы для меня, ужаленного поцелуем Тинатин, выглядят кудапредпочтительнее, но захотят ли они поселиться в моем черепе? Мой череп (когдая умру, если я умру) станет кладбищем пластиковых стаканчиков.

Я слишком отвлекся.

Слишком – потому и не заметил, что парень у зеркала снялмаску. Так обычно и случается: то, чего ты боишься больше всего, как правило,проходит незамеченным.

От того, что он снял маску, ничего ровным счетом неизменилось: если я и хотел увидеть ад, или что-то отдаленно напоминающееад, – меня постиг полный облом.

Лицо у парня самое обычное.

Может быть, слишком бледное – но обычное.

Желваки на скулах, высокий лоб, намертво сцепленные губы,нос скорее греческий; смутное беспокойство, зародившееся в глубине души,нарастает. Где-то я видел этого парня, мельком, совсем недавно, у меня дажевозникли ассоциации по поводу его лица, вот только какие?

Вмажь джанк и… нуда.

Где здесь торгуют опиатами?

Он улыбается – не мне, собственному отражению, слышен вздохоблегчения, как будто он вовсе не ожидал, что собственное отражение обрадуетего, и вот – поди ж ты! – свершилось. Он улыбается, все шире и шире, губы,до того намертво сцепленные, спаянные, легко раздвигаются… вот черт, левый клыку него выбит, и я вижу, вижу…

хоботок, свернутый в кольцо.

Хоботок распрямляется и снова сжимается, и это только начало.Клопы-солдатики, один, другой, третий – они выползают из уха парня и скрываютсяв волосах, термиты разгуливают по щекам, во всяком случае, именно так я всегдапредставлял термитов – твари с хитиновыми панцирями; слизь оставлена личинкойшелкопряда, ничем иным, я вижу ее голову (хвост?), застрявшую в ноздре. Осыкружат над его ресницами, пытаясь сесть, жужжание их крыльев перекрываетсяшелестом других – птичьих – крыльев, шумом из вентиляционной решетки, надкоторой задралось платье Мерилин; от тихого звона у меня закладывает уши -

felicidad. felicidad. felicidad.

Теперь я знаю, как выглядит счастье по-испански.

Раковин две, есть где проблеваться, на худой конец сойдет иунитаз, единственное, что меня останавливает: вдруг это заразно? Вдруг само этоместо пропитано заразой, и я успел заразиться, и из меня выйдут, выпадут,вырвутся личинки, клопы, осы, крысиный хвост – о невинном шпинате Марго, озадиристых красных перцах Марго можно лишь мечтать как о великой милости. И онамне тоже вряд ли обломится. Лицо парня кишит нечистью, на нем не осталосьбольше живого места; последнее, что я видел, прежде чем твари заполонилиего, – цвет. Он изменился. Не бледный – синюшный с кое-где проступающейжелтизной, кровоподтек над ухом, ссадина на щеке, содранный подбородок. Самыйнастоящий мертвец, но мертвый – не значит плохой.