Рембрандт бросался на картину, как на величайшего своеговрага, наносил ей удар кончиком кисти, как будто в руке его была боевая рапира,точный, разящий, безупречный удар, и отскакивал, чтобы приготовиться кследующему удару. Он как будто сражался с неоконченной картиной, вел с нейкровавый поединок не на жизнь, а на смерть, но — о, чудо! — по ходу этогопоединка возникала не смерть, но жизнь, картина оживала, начинала дышать ичувствовать.

В мастерской начало темнеть, работать стало почтиневозможно, и только тогда мейстер Рембрандт опомнился. Он отступил от картиныи взглянул на то, что возникло на холсте почти само, каким-то чудом, как бы безего участия.

За спиной импозантного стрелка, заряжающего аркебузу,возникло светлое видение, женщина-дитя, с лицом, полным нежности и лукавства,излучающая волшебное золотое свечение.

Конечно, это была Саския.

Но такой Саскии он не знал, он застал ее позднее, когдачерты лица сформировались, приняв законченную, неизменную форму. А здесь ониеще были по-детски переменчивыми, неустоявшимися.

Рембрандт зажег несколько свечей, осветил холст, который всвете канделябра засиял еще ярче, и осмотрел его внимательно и отстранение какесли бы это было творение другого, известного ему художника.

Этот художник был хорош. Это был подлинный мастер. Рембрандтдаже немного позавидовал ему.

Особенно удалось ему лицо маленькой женщины — одновременноюное и зрелое. Жемчуг сверкал в ее растрепанных, словно взметенных порывомветра волосах. К поясу подвешен кошелек и мертвый петух — Рембрандт задумался,для чего это художник поместил здесь петуха, но потом понял, что не всякаязагадка имеет разгадку и не всегда можно добраться до самого дна истины.

Зато отчетливо понял он другое: только с появлением этоймаленькой фигурки, излучающей нежный золотой свет, его картина сталазаконченной и полноценной, маленькая женщина уравновесила темные фигуры господстрелков, внесла в композицию завершенность и гармонию.

И когда мейстер Рембрандт хотел уже задуть свечи и покинутьмастерскую, потому что работать дальше было невозможно — маленькая женщиначто-то сказала ему.

Он вздрогнул от неожиданности, поднял выше канделябр, чтобыпламя свечей ярче осветило девичье лицо.

Нет, не может быть. Эти губы, конечно, кажутся живыми, новсе же они не могут говорить…

Павел Казимирович Пшибышевский шел по Среднему проспектуВасильевского острова в самом скверном настроении. Настроение его объяснялосьдвумя причинами: во-первых, с того момента, как он поссорился с мадамВыпетовской, его финансовые дела шли все хуже и хуже. Она не только самаперестала покупать у него «доработанные» картины, но и всех остальных клиентовнастроила против Павла Казимировича, дала им понять, что работать с ним опаснои невыгодно. Так что Пшибышевский утратил основной источник своегосуществования, и жизнь его утратила все свои яркие осенние краски. Дажесимпатичная особа, проживающая на Малой Морской улице, в простых и доходчивыхвыражениях объяснила ему, что его визиты совершенно нежелательны, и врезалановые замки.

Хуже всего было то, что вполне отчетливое предчувствиеговорило Павлу Казимировичу: мстительная Выпетовская не ограничится чистоэкономическими санкциями, и следует ожидать еще более серьезных неприятностей.Что толку, что у нее самой сейчас земля горит под ногами? Она-то найдет способвыйти из положения, у нее везде все схвачено, такие всегда выкручиваются. А вотего вполне может сделать крайним, с этим у нее быстро…

Второй причиной скверного настроения был неожиданноразыгравшийся гастрит. То есть нельзя назвать это действительной неожиданностью— это поведение гастрита было, несомненно, спровоцировано тяжелыми мыслями,переживаниями и ухудшившимся питанием.

Подумав о питании, Пшибышевский поднял глаза и увиделвывеску своего любимого кафе «Авокадо». Конечно, здесь дороговато, а с деньгамиу него сейчас неважно, но здесь подают такие приличные творожники с медом, апри его гастрите нужно хорошо питаться…

Павел Казимирович вздохнул и вошел в кафе.

Однако насладиться здешней кухней ему так и не удалось.

Едва официантка поставила на стол тарелку с аппетитными, вмеру поджаренными творожниками и блюдечко с густым темно-золотым медом, едваона удалилась, цокая каблучками по керамическим плиткам пола, едва ПавелКазимирович взял в руки нож и вилку, как рядом с ним раздалось негромкоепокашливание.

— Вы разрешите к вам подсесть?

Пшибышевский недовольно повернулся и проговорил:

— Кажется, почти все столики свободны!

— Но мне хотелось бы сесть именно рядом с вами, ПавелКазимирович!

Только тут он разглядел незнакомца.

Собственно, было бы не правильно сказать, что он егоразглядел.

У этого человека была такая странная внешность, что как разразглядеть его было очень сложно. Казалось, что он каждую секунду меняется,становится совершенно другим, совершенно непохожим на самого себя,преображается, как небо на закате или как море под надвигающимся штормом.

Если бы кто-то попросил Пшибышевского описать этого человека— он совершенно растерялся бы. Широкое у него лицо или узкое? Непонятно.,какого цвета глаза? Какого-то неопределенного, переменчивого…

Единственное, что было в нем совершенно определенно — этото, что он был одет во все черное. Во все черное и какое-то удивительностаромодное.

— Са.., садитесь… — с заметным трудом вымолвил ПавелКазимирович и подвинулся, освобождая незнакомцу часть сиденья.

— Благодарю, — произнес тот вполне вежливо. Однакодальнейшие его действия вежливостью не отличались.

Опустившись на сиденье рядом с Пшибышевским, он внезапнотолкнул его в бок, так что несчастный Павел Казимирович впечатался в стенку снарядным логотипом заведения.

— Что.., что такое.., в чем дело… — пробормотал он,отдышавшись.

Впрочем, в глубине души он уже понял, в чем дело.

Долгожданные неприятности, кажется, начались.

— Вас.., вас прислала Выпетовская? — проговорилПшибышевский дрожащим голосом.

— Выпетовская? — переспросилнезнакомец. —М-да.., предположим, Выпетовская.., хотя трудно представить,что меня кто-то мог прислать…

— Что.., что вам нужно? — Павел Казимировичсправился с голосом и попытался перехватить инициативу. — Уверяю вас, чтоя совершенно ни при чем! Она прекрасно знала, что продает! Вы ее не знаете! Этотакая личность — пробы ставить негде!

— Да что вы говорите? — с деланным изумлениемотозвался незнакомец. — А с виду — такая приличная дама! Вот ведь какобманчива бывает человеческая внешность! Прямо как у вас!