— Старший волхв, не иначе, — сказал Томастихонько.

— Аббат, — возразил Олег тоже шепотом. — Илисам епископ!

Томас засопел негодующе, но уважительно смолчал, ибо местныйволхв или епископ оглядел поле схватки из-под старчески набрякших век, простерперед собой дрожащие длани. С двух сторон подбежали монахи, почтительноподдержали ему вытянутые руки.

— Кто вы, неведомые? — спросил пышно одетый волхвили епископ, а может, аббат.

— Паломники, — ответил Томас почтительно. —Едем потихоньку из Святой земли, никого не трогаем, не задеваем... Вот тутмонахи вашего монастыря нас встретили по странному ритуалу, но вон даже сэркалика, хоть и язычник, понимает, что в чужой монастырь со своим уставом непрут. Где-то ноги вытирают, а где-то не вытирают...

Старик сказал дребезжащим голосом:

— Я наставник этого знаменитого монастыря. Здесьизучается боевое искусство лучшего в мире мао-шуя. Мы чтим великих героев, дажебродячих, и просим вас почтить пребыванием древние стены нашего необыкновенногомонастыря с единственно верным уставом.

Он замер, старческие глаза неотрывно смотрели на Томаса иОлега. Руки его опустились, но монахи остались рядом, поддерживая старца заплечи.

— Ну, мы не совсем уж чтобы великие герои, —пробормотал Томас, он выглядел ошарашенным, а Олег, звучно хлопнул пометаллическому плечу. — Пойдем, а то их и на семена не останется! Пряморасшибаются, только бы гостеприимство выказать!

На открытой веранде для них поставили стол из полированногоорехового дерева, постелили циновки. Олег кое-как сел, скрестив ноги, хотясуставы трещали, как на морозе, — у сарацин научился, а бедный Томаспытался сесть и так и эдак, наконец свирепо содрал панцирь, от распаренноготела сразу дохнуло давно не мытым благородным рыцарем, сел на железные доспехи.Блестящий шлем поставил рядом на пол, волосы цвета спелой пшеницы рассыпалисьпо плечам, осветив стены золотым сиянием.

Поглядывая друг на друга через стол, они хватали со столаперепелов, обжаренных в белой крошке сухарей, нашпигованных орехами и салом,настолько нежных и сочных, что Томас съедал с костями. Еще нежнее были фазаны,куропатки, скворцы — умело испеченные на вертелах, а уж запеченные в противняхвовсе таяли во рту. Томас едва успевал давить на крепких зубах ядра орехов —мелких лесных и крупных греческих, а перед ними уже ставили огромные блюда сосвиными окороками, нашпигованными восточными пряностями, густо утыканнымицелыми орехами, посыпанными искрошенными ореховыми дольками и мелко нарезаннойпахучей травой.

Перед Олегом поставили огромное блюдо с горкой шевелящихсякопченых

колбасок, настолько красных и тонких, что сперва принял задождевых червей и брезгливо отодвинул, Томас тут же ухватил блюдо обеими рукамии придвинул к себе ближе — знал или догадался, живя среди сарацин.

Все-таки Томас опузырел раньше, распустил пояс, началотдуваться, наконец отвалился от стола и лишь с завистью смотрел на калику,который невозмутимо поглощал горы мелких жареных птичек, печеную рыбу, политуюкисловатым соусом, мелко нарезанные тонкие ломтики молодой оленины, утонувшей вкрупных сочных ягодах, фрукты, ягоды, снова жареное, печеное, вяленое икопченое мясо...

Не выдержал, сказал ядовито:

— Отшельники кормятся медом и акридами! А ты,доблестный сэр калика, второго кабана доедаешь!

— Сам говорил, в чужой монастырь со своим уставом непрут. Лопай, что дают, не перебирай харчей.

— А то бы ты предпочел акриды?

— С медом, — напомнил Олег скромно. — Носейчас я вышел из малого отшельничества, помнишь? А в Большом Уединении я живутой жизнью, что и все. Не выделяясь, не отличаясь.

Томас смолчал, но взгляд синих глаз говорил отчетливо,насколько калика не выделяется, принимаясь уже за третьего кабана, запиваяводопадами хмельных напитков, ячменного пива, заедая горами вареных крабов,когда снова выхлестывает кувшины красного вина, не моргнув глазом естраскормленных пятнистых змей, толстых лягушек, студенистых устриц, на которыхТомас боялся даже смотреть, зеленел лицом, а телом шел пятнами, как эти лягушкии питоны.

Внизу на дворе неутомимо упражнялись монахи. Прыгали,кувыркались, бились на шестах и деревянных мечах молодые и немолодые мужчины водинаковых желтых халатах. В сторонке отдельно махались с деревянными цепами,Олег залюбовался — в селах нередко дрались цепами деревенские парни, но здесьмонахи вообще проделывали чудеса. Правда, цепа намного короче и легче, но надопомнить, что народ здесь хоть и шустрый, но мелковат, славянский цеп могут и неподнять, а этим облегченным — здесь его кличут нунчаки — машут легко, быстроперебрасывая из руки в руку, размахивая над головой.

В дальнем углу сада упражнялись самые сильные или умелые.Олег и Томас еще не разобрались, но там вокруг упражняющихся всегда толпилисьзеваки, ахали и приседали в благоговейном страхе, повизгивали. Один из умелых —или сильных — разбивал ребром ладони два булыжника, поставленные один надругой, второй страшным ударом кулака ломал толстую палку, а третий, лютовздувая мускулы, завязывал узлом железный прут толщиной с кочергу, после отдыхасгибал или завязывал следующую.

Томас сказал неодобрительно:

— Монахи?.. Язычники, на которых не пал еще светХриста!

Олег отхватил увесистый ломоть от сочной грудинки, сдухмяным запахом, посолил, поперчил, сдобрил горчицей, красиво посыпал мелкой зеленьюи толченными корешками:

— Зато знают кухню. К богам ведет много путей. У этих вжелтых халатах — через упражнения. Это тот же пост, что у вас — христиан. Пост— это власть духа над низменной плотью, верно? Здесь этот же высокий духзаставляет упражняться до тех пор пока, не валятся замертво. То же монашество —ни женщин, ни плясок, ни вина! Только вместо молитвы — упражнения. Ну, а приразных путях служения богам...

— Богу, — поправил Томас недовольно, — Богедин!

— А ангелы, архангелы, херувимы, серафимы, престолы ипрочие — разве не боги помельче? Ладно, при разных путях требуется разная пища.

Томас все не отрывал глаз от зеленого сада, полного визга,воплей, сухого стука деревянных шестов:

— Пойдем поглядим?.. Многое здесь непонятно.

— Только многое? — удивился Олег. —Счастливый!

Он вытер рот рукавом, с сожалением оглядел стол, кудамолчаливые монахи бесшумно сносили с разных сторон еду и питье, приличествующиеотшельнику, который несколько лет упражнял себя в голоде. Томас уже поднялся,напяливал панцирь, без которого ни шагу, даже спать не ложился. Нахлобучилшлем, разве что не опустил забрало, опасливо оглянулся на огромный меч, тотзловеще поблескивал отполированной рукоятью в углу рядом с мечом Олега, нокалика негромко прошептал:

— В гостях!.. Не думаю, что нарушат обычайгостеприимства.