– Легко мучить тех, кто не может защищаться! – Маринаотошла под прикрытие дверцы огромного платяного шкафа и принялась спускать сплеч платье.

– А вы защищайтесь! Защищайтесь, как можете! Наслаждайтеськаждым днем своей жизни! Вы свободны, а Десмонд обременен Агнесс, котораялипнет к нему, как…

– Как банный лист, – хмуро сказала Марина, выпутываясьиз мятой юбки.

– Что-что? – засмеялась Джессика, и Маринаспохватилась: она ведь заговорила по-русски. А что такое банный лист и почемуон липнет, в жизни не понять ни одному иностранцу, не стоит и пытатьсяобъяснять.

– Я хотела сказать, как пиявка, – отозвалась она,изгибаясь и заглядывая себе за спину: не осталось ли на нижней юбке влажныхпятен. Панталоны, конечно, лучше бы переодеть, да и вообще не мешало быпомыться, однако не станешь же затевать ванну при Джессике. Она сразу всепоймет! И без того Марине кажется, будто Джессика обо всем догадалась и толькоиз деликатности не называет вещи своими именами, а как бы ходит вокруг даоколо.

– Вы, верно, влюбились в Десмонда еще в России? Встретилисьс ним в какой-нибудь романтической обстановке и вообразили, что он женится навас? – вдруг прямо, почти грубо спросила Джессика. – Однако бракимежду кузенами не очень хороши для будущих детей, к тому же…

– Мы не по крови кузены, а по свойству, – зачем-тосоврала Марина. – Мой покойный батюшка – брат жены графа Чердынцева, братапокойной леди Маккол.

– Да? – удивилась Джессика. – А мне помнится,Десмонд представил вас как родную племянницу своей матушки… Впрочем, вамвиднее. Я, наверное, что-то напутала. Дело ведь вовсе не в этом! Будь выникакой не кузиной, а даже любовницей нашего дорогого Десмонда, на которой онтридцать раз обещал жениться, я бы все равно сказала вам, Марион: держитесь отнего подальше! Для пылкой, любящей, страстной женщины быть рядом с такиммужчиной – это саморазрушение. Десмонд – человек холодный. А холодные люди –вообще великие эгоисты. В них действует более ум, нежели сердце; ум же всегдаобращается к собственной пользе, как магнит к северу. Любить ради самой любви,а значит, не зная для чего, есть дело нашего, женского, бедного, безрассудногосердца! Десмонду нужна жена такая же, как он сам. Женщина, для которой имя извание леди Маккол будет звучнее всех ласковых слов, которых никогда неудостоит ее равнодушный супруг. Ее одинокую постель будет согревать горделивоесознание того, что он все равно скован с ней узами брака и никуда не денется,пусть даже влечение к сотне женщин разрывает его на части. Она будетудовлетворена властью над этим великолепным замком, над сонмом трепещущих слуг,над арендаторами, которые в ее присутствии низко кланяются, сняв шляпы, а ихнеуклюжие жены делают уродливо-почтительные реверансы… О, конечно, это должнабыть сильная женщина! И если даже муж не сможет полюбить ее, он будет покореней – в своем роде, конечно. Он никогда не посмеет заточить ее, скажем, в башню,обрекая на быструю или медленную смерть, как обрекали многих леди Маккол,начиная со злополучной Элинор. Ведь она будет держать в руках все браздыправления хозяйством, муж будет без нее абсолютно беспомощен. И знаете, когданастанет пик ее торжества? Когда она воспитает своего сына, будущего лордаМаккола, в ненависти и презрении к его отцу! – Голос Джессики взмыл довысокой, почти торжествующей ноты и вдруг оборвался коротким рыданием.

Изумленная Марина выглянула из своего прикрытия и увидела,что ее наставница стоит посреди комнаты, безвольно свесив руки, и с омертвелымвниманием разглядывает полунагую нимфу, танцующую на голубом ковровом поле.

– Джессика! – Марина, испуганная ее восковой бледностью,кинулась, как была, неодетая, вперед, подхватила Джессику, подвела ккреслу. – Вам лучше сесть. О господи, да вы почти в обмороке! – Она вотчаянии всплеснула руками. – А у меня отродясь не водилось нюхательныхсолей!

– Вот и хорошо, – едва слышно прошепталаДжессика. – Терпеть их не могу. Да вы не тревожьтесь, все пройдет. Яникогда не падала в обморок – надо думать, не упаду и теперь. – Онаглубоко вздохнула.

– Может, вам расшнуровать корсет? – робко предложилаМарина.

Слабая улыбка коснулась побелевших губ Джессики:

– Хороши же мы будем обе… расшнурованные! Нет, ничего, всеуже прошло. – Она зябко потерла руки. – Просто, Марион, как-то такслучилось, что вы – единственный человек, угадавший боль, скрывающуюся под моейулыбкой. Слушайте же… В тот страшный день, когда сгорел мой дом и погиблиродители, я была с Алистером. Мы поехали кататься верхом, и конь мой вдругзахромал, да так сильно, что едва мог передвигаться. Пришлось добираться домойна коне Алистера черепашьим шагом. Помню, я никак не могла приноровиться и всевремя вываливалась из седла. Одним словом, когда мы добрались до Маккола, ужестемнело и о возвращении домой не могло быть и речи. Алистер предложил мнезаночевать в замке, а родителей предупредить об этом письмом. Так мы и сделали.Снарядили посыльного и, ничего не подозревая, легли спать. А наутро… Наутровернулся посыльный и, заикаясь от ужаса, сообщил, что Ричардсон-холл сгорел ивсе, кто был в нем, – тоже. Говорили, что мне повезло, меня спас божийпромысел, а я… вы и не представляете, что я чувствовала! Сначала – только горе,потом, некоторое время спустя, – радость, что осталась жива благодаряпрогулке с Алистером. Но вскоре я пожалела, что осталась жива, что не умерлавместе с моими родителями. Я узнала про Гвендолин, про ее ребенка…Представляете, каково мне было, дорогая Марион? – Джессика прямо взглянулана нее, и Марина увидела, что ее глаза наливаются слезами. – Нет, вы неможете этого представить. Если бы Алистер остался жив, я знаю, что так илииначе заставила бы его любить, хотя бы уважать меня. У нас бы родились своидети… А так получилось, что Гвендолин одержала надо мной верх, пусть и мертвая.

– Как мертвая? – У Марины от изумления даже голоссел. – Вы же говорили, что она ушла в монастырь.

– Так оно и было. Однако вскоре в монастыре стало известно,что новой послушнице, как говорят в наших краях, тесен поясок. Разумеется, еехотели выдворить вон сразу, потом христианское милосердие все-таки взяло верх иее оставили жить в особом домике, куда допускали только ее подругу Флору.

– Флору? А, помню! – кивнула Марина. – Выговорили, что Флора – молочная сестра Алистера и что мистер Джаспер… словом, уних ребенок, дочь.