– Ничего, я сама. Ого, какая красивая! – Джессика такрезко выдернула платье из шкафа, что раздался какой-то глухой стук. – Ой!Надеюсь, я ничего не порвала? Смотрите, что-то упало. Это ваше?

Она подняла с полу какую-то вещицу, очертаниями напоминающуючеловеческую фигурку, секунду подержала, разглядывая, – и вдруг, коротковзвизгнув, отшвырнула.

Марина с изумлением воззрилась на нее, потом перевела взглядна пол. Там лежала кукла.

* * *

Она так и сказала:

– Да ведь это кукла, больше ничего! – И нагнулась былоее поднять.

– Не троньте! – снова взвизгнула Джессика – даже стеклав окне зазвенели. – Не троньте! Это же… Да неужто вы не видите?!

Она приподняла подол амазонки и кончиком изящного сапожкадля верховой езды указала на это нечто, столь ее напугавшее и пока не внушавшееМарине никакого страха, только немалый интерес. Это была, конечно, не такаякуколка с фарфоровой головкой, шелковым, набитым опилками тельцем, с волосамииз шелковых ниток, разряженная в пух и прах, каких она немало видела влондонских лавках, глядя на них с тем детским восхищением, которое всегдаиспытывают к куклам девочки, даже если они совсем уже большие девочки. Нет, этаневесть откуда взявшаяся кукла была довольно грубо вылеплена из воска. На ееплоском белом лице ярко выделялись грубо намалеванные зеленые глаза, алые губыи щеки, на голове красовался приклеенный клочок рыжеватых волос, а платье наживую нитку оказалось сметано из лоскутка синего бархата – точь-в-точь такого,из коего была сшита амазонка, которую все еще держала Джессика.

Девушки вдруг переглянулись, словно осененные одной мыслью,а потом Джессика сунула руку в карман платья и вывернула его… вернее, тенеровно обрезанные края ткани, которые оставались на месте кармана.

Марина растерянно хлопнула глазами:

– Не пойму… зачем испортили платье? Ну да ничего, его можнозашить.

– Зашить?! – Джессика содрогнулась и глянула на Маринусловно на безумную. – Его надо выбросить, сжечь, и как можно скорее!

– Да я его еще ни разу не надевала! – возмутиласьМарина.

Было от чего возмущаться! Больше синего цвета ей шел разветолько зеленый, вдобавок тонкий бархат так изящно обрисовывал ее фигуру, чтолюбо-дорого поглядеть всякому мужчине, от лорда до конюха. Она вспомнила, каксмотрел на нее тогда черноглазый Хьюго, и почувствовала, что на душе наконец-тостало легче. Сжечь такую прелесть! Вот еще! Другая ее амазонка сшита из унылогочерного материала, а Марина люто ненавидела черный цвет, ведь он былубийственным для цвета ее лица. Примерно это она собиралась сказать Джессике(разумеется, не упоминая про конюха!), как вдруг осознала, с выражением какойскорбной жалости смотрит на нее новая подруга.

– Марион, вы что же, совсем ничего не понимаете? –шепнула она. – Вы не знаете, что означает – найти такую куклу, вдобавокпроткнутую булавками?

Марина наклонилась и вгляделась. Да, и впрямь: вся грудькуколки истыкана булавками, загнаны они так глубоко, что едва видны круглыеголовки.

– Дурость какая, – пробормотала она. – Зачем? Нет,я ничего не понимаю!

– Вы… что-нибудь чувствуете? – пристально глянула нанее Джессика. – Боль в груди? Сердце не колет?

Марина вскинула брови:

– С чего бы это?

– О господи! – вскричала Джессика. – Да из какойварварской глухомани вы явились, что не сообразите: это ведь вас энвольвировалина смерть!

Марина была так изумлена, что даже не обиделась на«варварскую глухомань». Конечно, она и представить не могла, что куклысуществуют еще зачем-то, кроме игр.

– Эн… как вы сказали?

– Энвольвировали! Это обряд черной магии с целью причинитькому-нибудь страшный вред, заразить болезнью, убить!

– Меня? Мне? – никак не могла поверить Марина. – Счего вы взяли?

– Да ведь это вы! – Джессика так яростно ткнула в куклуноском, что едва не растоптала ее. – Вы! Ваши зеленые глаза, и румяныещеки, и волосы ваши, и даже платье!

«Неужели я такая уродина? – подумала Марина. – Иволосы у меня вроде бы не рыжие, а русые…»

И вдруг она вспомнила, что сегодня утром Глэдис, причесываяее, сказала, что одна коса у нее стала короче другой на два дюйма. «Не говориерунды, – отмахнулась Марина. – Причесывай лучше поскорее!» Тогда онане обратила внимания на слова Глэдис, а сейчас подумала, что кто-то вполне могвойти ночью в ее опочивальню, срезать кончик косы и налепить ее на голову этойкукле, чтобы… чтобы…

Марина схватилась за сердце. Пол уходил у нее из-под ног.Сейчас она чувствовала себя так, словно оказалась ночью на перекрестке (проклятоеместо!) и вдруг услышала неведомый голос, окликающий ее по имени. Нельзя,нельзя откликаться, думает Марина: этот голос может принадлежать нечистой силе,ибо порча носится в воздухе и ищет свои жертвы. Однако против воли она все-такиотзывается – и стоит, открытая отныне всем бедам, урокам, приткам, призорам,наговорам…

– И что? – шепнула она, с ужасом воззрившись наДжессику. – Мне… умереть теперь? Когда?

Та несколько мгновений молчала, и Марина при этомчувствовала себя так, словно кто-то отсчитывает последние минуты ее жизни.

– Не знаю, – наконец с усилием разжала губыДжессика. – Может быть, все обойдется. Я в этом мало что понимаю. Надоспросить Сименса!

– Конечно, Сименса! – встрепенулась Марина. –Он-то уж, наверное, знает!..

Джессика затрясла колокольчик, и через довольно-таки немалоевремя в дверях наконец-то появилась недовольная, изрядно заспанная Глэдис.Девушки, не сговариваясь, шагнули вперед, загораживая юбками валявшуюся на полустрашную куклу, но Глэдис и так бы ничего не заметила: осознав, что заставилаждать не только «русскую кузину», которую никто из слуг не принимал всерьез, нои саму леди Джессику, она явно струсила и присела не в обычном короткомкниксене, а в почтительнейшем реверансе.

– Бегом за Сименсом! – только и сказала Джессика, нотаким тоном, что горничную как ветром сдуло. Верно, порыв того же самого ветрапринес и Сименса: во всяком случае, он появился почти мгновенно с выражениемобычного достоинства на брудастом лице.

– Чем могу служить, суда…

Он не договорил. Девушки расступились, и Сименс увиделкуклу.