Пилар взглянула на него и улыбнулась.

— Чего тебе? — спросила она.

— Брось ты эту таинственность, — сказал Роберт Джордан. — Нелюблю я этого.

— Да? — сказала Пилар.

— Я не верю в людоедов, прорицателей, гадалок и во всякиецыганские бредни.

— Вот как? — сказала Пилар.

— Да. И девушку ты, пожалуйста, оставь в покое.

— Хорошо. Я оставлю ее в покое.

— И таинственность свою тоже оставь, — сказал РобертДжордан. — У нас достаточно серьезной работы, и нечего осложнять все разнымиглупостями. Поменьше тайн, побольше дела.

— Понятно, — сказала Пилар и кивнула головой в знаксогласия. — Но скажи мне, Ingles, — она улыбнулась ему, — плыла земля?

— Да, черт тебя возьми! Плыла!

Пилар засмеялась, и, смеясь, смотрела на Роберта Джордана.

— Ох, Ingles, Ingles, — сказала она сквозь смех. — Очень тысмешной. Придется тебе крепко потрудиться, чтобы вернулась вся твоя важность.

Ну тебя к черту, подумал Роберт Джордан. Но промолчал. Покаони разговаривали, солнце заволокло тучами, и, оглянувшись назад, он увидел,что небо над горами серое и тяжелое.

— Так и есть, — сказала ему Пилар, посмотрев на небо. —Будет снег.

— Теперь? Чуть не в июне?

— Что ж тут такого? Горы не ведут счет месяцам. Да и лунасейчас еще майская.

— Снега не может быть, — сказал он. — Невозможно, чтобыпошел снег.

— А все-таки он пойдет, Ingles, — сказала она.

Роберт Джордан поглядел на серую толщу неба, и у него наглазах солнце, едва просвечивавшее сквозь тучи, скрылось совсем, и все кругомстало серое, тяжелое и плотное; даже вершины гор отрезала серая туча.

— Да, — сказал он. — Кажется, ты права.

Когда они добрались до лагеря, снег уже шел, наискосьпересекая просветы между соснами. Сначала он падал медленно, большими редкимихлопьями, кружившимися среди стволов, потом, когда налетел холодный ветер сгор, повалил густо и беспорядочно, и Роберт Джордан, стоя у входа в пещеру,смотрел на это с безмолвным бешенством.

— Много снега выпадет, — сказал Пабло.

Голос у него был хриплый, глаза мутные и налитые кровью.

— Цыган вернулся? — спросил его Роберт Джордан.

— Нет, — сказал Пабло. — Ни цыган, ни старик.

— Проводишь меня к верхнему посту у дороги?

— Нет, — сказал Пабло. — Я в это мешаться не стану.

— Не надо, найду сам.

— В такую метель можно и заблудиться, — сказал Пабло. — Я бына твоем месте не ходил.

— Нужно только спуститься вниз по склону, а потом идти вдольдороги.

— Найти, может быть, ты и найдешь. Но твои постовыенаверняка вернутся, раз такой снег, и ты разминешься с ними.

— Старик без меня не вернется.

— Вернется. В такой снег он не будет там сидеть.

Пабло посмотрел на снежные хлопья, которые ветер гнал мимовхода в пещеру, и сказал:

— Ты недоволен, что пошел снег, Ingles?

Роберт Джордан выругался, а Пабло посмотрел на него своимимутными глазами и засмеялся.

— Лопнуло теперь твое наступление, Ingles, — сказал он. —Входи в пещеру, твои люди сейчас явятся.

Мария раздувала огонь в очаге, а Пилар возилась у кухонногостола. Очаг дымил, но девушка поворошила в нем палкой, помахала сложенной внесколько раз газетой, и пламя загудело, вспыхнуло и яркими языками потянулосьвверх, к отверстию в своде пещеры.

— Чертов снег, — сказал Роберт Джордан. — Ты думаешь, многовыпадет?

— Много, — весело сказал Пабло. Потом он крикнул Пилар: — Тытоже недовольна, что снег, женщина? Ты ведь теперь командир, так ты тоже должнабыть недовольна.

— A mi que?[45] — сказала Пилар через плечо. — Снег такснег.

— Выпей вина, Ingles, — сказал Пабло. — Я целый день пилвино, дожидаясь, когда пойдет снег.

— Дай мне кружку, — сказал Роберт Джордан.

— За снег, — сказал Пабло и потянулся к нему со своейкружкой.

Роберт Джордан чокнулся с ним, глядя ему прямо в глаза. Аты, мутноглазая пьяная скотина, подумал он. С каким наслаждением я бы треснултебя этой кружкой по зубам. Но, но, спокойнее, сказал он себе, спокойнее.

— Красиво, когда снег, — сказал Пабло. — В такую погоду уженельзя спать под открытым небом.

Ах, так тебе и это не дает покоя, подумал Роберт Джордан.Много у тебя забот, Пабло, очень много.

— Нельзя? — вежливо переспросил он.

— Нельзя. Холодно очень, — сказал Пабло. — И сыро.

Не знаешь ты, почему я отдал за свой пуховичок шестьдесятпять долларов, подумал Роберт Джордан. Хотел бы я иметь сейчас столькодолларов, сколько ночей я в нем проспал на снегу.

— Значит, ты мне советуешь лечь здесь? — вежливо спросил он.

— Да.

— Спасибо, — сказал Роберт Джордан. — Я все-таки лягуснаружи.

— На снегу?

— Да! (Черт бы тебя побрал с твоими свинячьими краснымиглазками и свинячьим рылом, заросшим свинячьей щетиной!) На снегу. (На этомподлом, неожиданном, предательском, сволочном, все дело испортившем дерьме,которое называется снег.)

Он подошел к Марии, только что подбросившей еще однососновое полено в очаг.

— Но для твоего дела это плохо, да? — спросила она. — Тыогорчен?

— Que va, — сказал он. — Что толку огорчаться. Скоро ужин?

— Я так и думала, что у тебя аппетит разыграется, — сказалаПилар. — Хочешь кусок сыру пока?

— Спасибо, — сказал он, и она достала круг сыра, которыйвисел в сетке на крюке, вбитом в свод пещеры, отрезала толстый, увесистыйломоть с начатого уже края и протянула Роберту Джордану. Он съел его стоя. Сырбыл бы вкусней, если б чуть поменьше отдавал козлом.

— Мария, — позвал Пабло из-за стола.

— Что? — спросила девушка.

— Вытри почище стол, Мария, — сказал Пабло и ухмыльнулсяРоберту Джордану.