— Сам вытри, где пролил, — сказала ему Пилар. — Толькосначала вытри подбородок и рубашку, а потом уже стол.

— Мария, — снова позвал Пабло.

— Не обращай на него внимания. Он пьян, — сказала Пилар.

— Мария, — сказал Пабло. — Снег все еще идет, и это оченькрасиво.

Не знает он, какой у меня мешок, подумал Роберт Джордан. Незнают маленькие свинячьи глазки, почему я заплатил Вудсу шестьдесят пятьдолларов за этот мешок. А все-таки скорей бы уже возвращался цыган. Как толькоон вернется, сейчас же пойду за стариком. Я бы сейчас пошел, но боюсь, как бы ив самом деле не разминуться. Я еще не знаю, где он себе выбрал место для поста.

— Хочешь поиграть в снежки? — сказал он Пабло. — Хочешьснежками покидаться?

— Что? — спросил Пабло. — Что ты там такое выдумал?

— Ничего, — сказал Роберт Джордан. — Твои седла хорошоукрыты?

— Да.

Тогда Роберт Джордан сказал по-английски:

— Что ж, теперь придется кормить лошадей зерном. Иливыпустить их, и пусть откапывают корм из-под снега?

— Что?

— Ничего. Это твоя забота, дружище. Я отсюда пешком уйду.

— Почему ты заговорил по-английски? — спросил Пабло.

— Не знаю, — сказал Роберт Джордан. — Если я очень устал, яиногда говорю по-английски. Или если очень зол на что-нибудь. Или если, скажем,у меня какая-нибудь неудача. Когда у меня большая неудача, я говорюпо-английски, просто чтобы услышать звук английской речи. Она оченьуспокоительно звучит. Советую тебе попробовать при случае.

— Что ты там говоришь, Ingles? — спросила Пилар. — Как будточто-то интересное, только понять нельзя.

— Ничего, — сказал Роберт Джордан. — Я сказал по-английски «ничего».

— Ну, так ты лучше говори по-испански, — сказала Пилар. —По-испански и короче и проще.

— Верно, — сказал Роберт Джордан.

Но ах, черт, подумал он, ах, Пабло, ах, Мария и вы, двоебратьев там, в углу, чьи имена я позабыл и должен буду припомнить, если бы вызнали, как я иногда устаю от этого. От этого, и от вас, и от себя, и от войны,и вот надо же было, ну надо же было, чтобы вдруг пошел снег. Честное слово, этоуже слишком. Нужно принять все, как оно есть, и перебороть это, а теперьпрекрати свои драматические переживания и примирись с тем, что снег идет, ведьты уже как будто примирился с этим несколько минут назад, и думай о том, что тыдолжен выяснить, как там с цыганом, и пойти снять старика. А все-таки надо же!Снег в конце мая! Ладно, хватит, сказал он себе. Хватит, наконец. Это ведь твоячаша, сказал он себе. Как там говорится про чашу? Нужно будет либо укрепитьпамять, либо никогда не приводить цитат, потому что, когда не можешь точновспомнить цитату, она неотступно преследует тебя, как забытое имя, и ты неможешь от нее отделаться. Да, как же там говорится про чашу?

— Налей мне чашу вина, — сказал он Пабло по-испански. Потом:— А снегу навалило много. Верно?

Пьяный посмотрел на него и ухмыльнулся. Потом опять кивнулголовой и ухмыльнулся.

— Ни тебе наступления. Ни тебе aviones[46]. Ни тебе моста.Только снег, — сказал Пабло.

— Что ж, по-твоему, это, надолго? — спросил Роберт Джордан,сев рядом с ним. — Что ж, так все лето и будет идти, а, Пабло?

— Все лето не будет, — сказал Пабло. — А сегодня и завтрабудет.

— Почему ты так думаешь?

— Метель бывает разная, — сказал Пабло веско инаставительно. — Иногда метель приходит с Пиренеев. Тогда жди холодов. Но длятакой теперь уже поздно.

— Так, — сказал Роберт Джордан. — Ну, и то хорошо.

— А эта метель из Кантабрико, — сказал Пабло. — Она идет сморя. Когда ветер дует в эту сторону, всегда бывает сильная метель и многоснегу.

— Откуда ты все это знаешь, приятель? — спросил РобертДжордан.

Теперь, когда бешенство в нем улеглось, метель пьянила его,как всегда пьянила всякая буря. Буран, шторм, внезапно налетевший ливневыйшквал, тропический ураган, летний грозовой ливень в горах оказывали на него нис чем не сравнимое действие. Это было как опьянение боем, только чище. И в боютоже бушует ветер, но горячий, сухой и горячий, ветер, от которого пересыхает ижжет во рту, и дует он резкими порывами — горячий, с пылью; то налетает, тозамирает, изменчивый, как боевая удача. Да, он хорошо знал этот ветер.

Но метель — это совсем другое дело. В метель можно близкоподойти к лесному зверю, и он не испугается тебя. Звери вслепую блуждают полесу, и бывает, что олень подойдет к самой хижине и стоит у стены, прячась ответра. В метель, случается, наезжаешь прямо на лося, и он принимает твою лошадьза другого лося и мирно трусит тебе навстречу. В метель всегда начинаетказаться, будто на свете нет врагов и вражды. В метель ветер может дуть сураганной силой, но он чистый и белый, и воздух полон вихревой белизны, и всекругом меняет свой облик, а когда ветер стихнет, наступает тишина инеподвижность. Вот сейчас разыгралась настоящая метель, и ею можнонаслаждаться. Она погубила все дело, но ею можно наслаждаться.

— Я много лет был погонщиком, — сказал Пабло. — Мыперевозили на больших подводах груз через горы, еще до того, как появилисьгрузовики. Тогда-то я и научился распознавать погоду.

— А как ты примкнул к движению?

— Я всегда был левым, — сказал Пабло. — У нас многие были изАстурии, а там народ политически очень развитой. Я всегда был за Республику.

— А что ты делал до начала движения?

— Работал у одного коннозаводчика в Сарагосе. Он поставляллошадей для корриды и в армию. Там я и Пилар встретил, она тогда была сматадором Финито де Паленсиа — помнишь, она рассказывала.

Он сказал это с явной гордостью.

— Неважный был матадор, — сказал один из братьев и покосилсяна спину Пилар, стоявшей у очага.

— Вот как? — сказала Пилар, быстро повернувшись к немулицом. — Неважный был матадор?