— Уши Агахака — это я, — произнесла жрицаустрашающе тихим голосом. — Ничто не достигает его ушей прежде, чем этоуслышу я.

И тон, которым это было сказано, открыл Гариону больше, чемсами слова.

Хотя этой изуродованной шрамами женщине каким-тонепостижимым образом удалось достичь здесь, в храме, определенной власти, онавсе еще не уверена в себе и своей силе. Эта ее неуверенность — словно открытаярана, и стоит кому-то подвергнуть сомнению ее могущество, как из глубины еесущества поднимается темная волна ненависти к этому человеку. Гарион горячонадеялся, что Сади отдавал себе отчет в том, насколько она опасна.

— О, я не вполне представлял себе положение дел здесь,в храме, — вежливо поклонился Сади. — Мне сказали, что Джахарб,Агахак и король Ургит по некоторым причинам хотят, чтобы некто Кабахбеспрепятственно попал в Рэк-Хаггу. И я призван обеспечить его безопасность вовремя путешествия.

Глаза жрицы сузились.

— Уверена, это далеко не все, что тебе приказанопередать, — обличительным тоном произнесла она.

— Боюсь, что все, благородная жрица. Полагаю, Агахаквсе поймет.

— А больше ничего тебе Джахарб не говорил?

— Ничего, кроме того, что этот Кабах находится здесь, вхраме, под защитой Агахака.

— Этого не может быть, — отрезала жрица. — Ябы знала об этом, если бы он здесь находился. Агахак ничего от меня нескрывает.

Сади беспомощно развел руками.

— Могу лишь повторить все то, что говорил мне Джахарб,святая жрица.

Глаза жрицы вдруг сверкнули.

— Если ты лжешь мне, Усса, или пытаешься что-то утаить,из твоей груди вырвут сердце, — пригрозила она.

— И тем не менее это все, святая жрица. Могу ли ятеперь поговорить с самим иерархом?

— Иерарх сейчас во дворце Дроим, на совете у короля. Онне вернется раньше полуночи.

— А найдется ли тут место, где я и мои спутники моглибы дождаться его возвращения?

— Я еще не закончила, Усса из Стисс-Тора. Что надобноэтому Кабаху в Рэк-Хагге?

— Джахарб не счел нужным ввести меня в курс дела.

— Полагаю, ты лжешь мне, Усса. — Кончиками пальцевжрица нервно барабанила по столешнице.

— Мне нет никакого резона лгать тебе, святаяХабат, — возразил евнух.

— Агахак рассказал бы мне об этом деле. Он ничего отменя не утаивает — ровным счетом ничего.

— Возможно, это дело просто показалось емумалозначительным.

Хабат тем временем пристально оглядывала каждого. Потомбросила взгляд на все еще трепещущего гролима.

— Скажи мне, — почти прошептала она, — кактак случилось, что один из этих людей вошел в мои покои, имея при себемеч? — И она указала на Гариона.

Лицо жреца посерело.

— Прости меня, Хабат, — забормотал он, — ноя… я не заметил никакого меча.

— Не заметил? Как можно не заметить оружия такихразмеров? Объясни-ка мне!

Гролим затрясся с головы до ног.

— Может быть, этот меч невидимый? Или, возможно, моябезопасность тебя совершенно не заботит? — Ее изуродованное шрамами лицостало еще более жестоким. — А вдруг ты затаил против меня зло и надеялся,что этот чужестранец умертвит меня?

Лицо гролима сделалось совсем серым.

— Полагаю, придется довести все происшедшее до сведенияАгахака, когда он вернется. Вне всяких сомнений он возжелает побеседовать стобою об этом мече-невидимке немного погодя.

Дверь в покои Хабат распахнулась, и на пороге возникхудощавый гролим в черном одеянии, с капюшоном, откинутым назад и отороченнымзеленым. Грязные черные волосы сальными сосульками свисали ему на плечи. Отэтого человека с выпученными глазами фанатика нестерпимо несло — то былтошнотворный кисловатый запах давным-давно немытого тела.

— Настало время, Хабат, — объявил он скрипучимголосом.

Мрачные глаза Хабат тотчас же смягчились.

— Благодарю, Сорхак, — ответила она,странно-кокетливо опуская ресницы.

Потом она поднялась и достала из ящика стола черный кожаныйфутляр. Раскрыв его, она почти любовным жестом извлекла оттуда длинныйсверкающий нож и мрачно взглянула на гролима, которого только что отчитывала.

— Сейчас я пойду в святилище, чтобы совершить тамжертвенный ритуал, — сказала она, рассеянно проводя пальцем по остроотточенному лезвию. — И если хотя бы единое слово о том, что произошло вэтих покоях, сорвется с твоих губ, ты сам умрешь при следующем же ударе гонга.А пока отведи этих работорговцев в пристойные покои, где они смогли быдождаться возвращения иерарха. — Она обратила взор к Сорхаку, и ее глазавнезапно сверкнули. — Ты проводишь меня в святилище, чтобы понаблюдать затем, как я буду приносить священную жертву?

— Для меня это величайшая честь, Хабат, — короткокивнув, ответил тот. Но стоило жрице отвернуться, как губы его скривилапрезрительная усмешка.

— Оставляю вас на попечение этого недотепы, —сказала она, проходя мимо Сади. — Мы еще не окончили разговора, но ядолжна идти — мне надо приготовиться к жертвоприношению. — И жрицаудалилась, сопровождаемая Сорхаком.

Когда двери закрылись, рябой жрец с ожесточением плюнул напол — на то самое место, где только что стояла Хабат.

— Никогда не подозревал, что женщина может достичь рангаПурпурных в одном из храмов Торака, — сказал ему Сади.

— Хабат любимица Агахака, — мрачно пробормоталгролим. — Колдунья она никудышная, так что своим продвижением всецелообязана ему. Правителю по нраву все отвратительное. И только благодаря его заступничествуей до сих пор не перерезали глотку.

— Политика, — вздохнул Сади. — Здесь все также, как и везде в этом мире. Кстати, она, как мне кажется, весьма ревностноотносится к исполнению религиозных ритуалов.

— Ее страсть к ритуалам имеет мало общего срелигиозностью. Она обожает кровь. Я сам видел, как она пьет ее, когда кроваваяструя хлещет из тела жертвы. И омывает в ней лицо, руки. — Жрец оглянулся,желая убедиться, что его никто не подслушивает, и продолжил: