Дрожа всем телом, Гарион отпрянул в тень и спрятался заколонну, силясь овладеть собой. Лучше, чем кто-либо другой из живущих, он знал,что означает это страшное место. Торак был мертв. Его собственная рука ощутилапоследние удары пронзенного сердца бога, трепетавшего на острие его меча,проникшего в грудь врага. Страшные убийства, продолжавшиеся в этом ужасномместе с той самой ночи, были бессмысленны, и эти напрасные жертвы приносилисьувечному и безумному богу, который умер, тщетно взывая к равнодушным звездам. Вгруди Гариона медленно закипал гнев, рот наполнялся жгучей горечью. Воля егоконцентрировалась сама собой, и он уже видел, как раскалывается ненавистнаямаска, и этот окровавленный алтарь, и все, все здесь, в этом отвратительномместе.

«Не для этого ты здесь, Белгарион!» — зазвучал голос в егоголове.

И Гарион стал медленно расслабляться — ведь если бы он несделал этого, то концентрированная воля его могла бы разрушить до основаниявесь город. У него будет еще время сокрушить это средоточие ужаса. Теперь жеего цель — отыскать Эрионда. Он осторожно высунулся из-за колонны. Жрец вкапюшоне, отороченном пурпуром, только что вошел в святилище. На вытянутыхруках он нес темно-красную подушку, на которой посверкивал длинный страшныйнож. Жрец поднял лицо к изображению своего мертвого бога и благоговейно поднялподушку с ножом, произнося молитву.

— Воззри на орудие воли твоей, бог-драконАнгарака, — нараспев произнес он, — и воззри на того, чье сердцебудет принесено тебе в жертву.

Четверо гролимов втащили в святилище голого кричащего раба,не обращая внимания на его сопротивление и отчаянные мольбы о пощаде. Гарионневольно стиснул рукоять своего меча.

«Остановись!» — приказал голос.

«Нет! Я не могу позволить этому случиться!»

«Этого не случится. А теперь отпусти оружие!»

— Не могу! — вслух произнес Гарион, обнажая меч иделая шаг из-за колонны, но внезапно почувствовал, что окаменел: самое большее,на что он был способен, — это моргнуть.

«Отпусти меня», — взмолился он беззвучно.

«Нет! Сейчас ты здесь затем, чтобы наблюдать, а не для того,чтобы действовать! Теперь стой и внимательно смотри!»

И Гарион с изумлением увидел Эрионда. Юноша вошел в те же двери,через которые втащили упирающуюся жертву. Белокурые кудри Эрионда поблескивалив свете факелов. Лицо выражало печальную решимость. Войдя, он направилсяпрямиком к изумленному жрецу.

— Простите меня, — твердо произнес он. — Новы не станете больше этого делать.

— Схватить этого богохульника! — закричалжрец. — Сейчас его сердце будет шипеть на раскаленных углях!

Десяток гролимов кинулись было на юношу, но вдруг замерли —их заставила окаменеть на месте та же сила, что остановила Гариона.

— Это не может продолжаться, — так же решительнозаговорил Эрионд. — Я знаю, как много этот обряд для всех вас значит, ноподобное просто не может продолжаться. Когда-нибудь — и очень скоро, ядумаю, — вы сами все поймете.

Гарион напрягся, ожидая грохота, но вопреки его ожиданиямслучилось совсем другое. Из пылающего жерла печи подле алтаря с ревом вырвалосьпламя — языки огня достигли потолка, и удушающая жара, царившая в святилище,сменилась прохладой, словно сюда неведомо откуда проник свежий морской ветерок.Пламя мигнуло напоследок, словно догорающая свеча, и погасло. Пылающая жаровнятакже ослепительно вспыхнула, и стальной корпус ее на глазах стал плавиться иоседать под собственным весом. Короткая вспышка — и пламя угасло.

Жрец в ужасе уронил жертвенный нож и метнулся к раскаленнымостанкам жаровни. Беспомощно протянув руки, словно для того, чтобы придатьоплавленному металлу первоначальную форму, он взвыл от невыносимой боли —раскаленное докрасна железо впилось ему в мышцы.

Эрионд с удовлетворением оглядел разрушения, потомповернулся к замершим гролимам, все еще держащим голого раба.

— Отпустите этого человека, — спокойно сказал он.

Гролимы непонимающе уставились на него.

— Он больше не нужен вам, — просто объяснилЭрионд. — Ведь вы не можете принести его в жертву теперь, когда огоньугас. И он никогда больше не разгорится, что бы вы ни делали, вам не удастсязажечь его вновь.

«Дело сделано!» — раздался в мозгу Гариона голос — стольторжествующий, что у ривского короля ослабли колени.

Обожженный жрец, издавая стоны и потрясая почерневшимируками, поднял бледное лицо.

— Схватить его! — завизжал он, указывая на Эриондаскрюченной рукой. — Схватить его и отвести к Хабат!

Больше не было надобности таиться. Повсюду раздавались ударыгонга, тут и там сновали насмерть перепуганные гролимы, выкрикивая приказы,зачастую противоречащие друг другу. Среди этой неразберихи метался и Гарион,разыскивая Белгарата и Шелка.

И вот из-за угла на него вылетел какой-то гролим со злобнымлицом и схватил его за руку.

— Ты был в святилище, когда это случилось?! —крикнул он.

— Нет, — солгал Гарион, силясь высвободиться.

— Говорят, что в нем было десять футов росту и что ониспепелил с десяток жрецов, прежде чем погасить священный огонь!

— Да? — изобразил удивление Гарион, все ещепытаясь освободить руку.

— Поговаривают, будто это сам Белгарат!

— В это верится с трудом.

— А кто еще обладает столь великой силой? — Глазагролима расширились, он вздрогнул всем телом. — Ты понимаешь, что это означает? —дрожащим голосом спросил он.

— А что?

— Святилище надобно будет освятить заново, а для этогонеобходима кровь гролимов. И прежде чем святилище очистится, очень многим изнас придется умереть.

— Послушай, мне пора идти, — сказал Гарион,пытаясь разжать сведенные судорогой страха пальцы гролима.

— Хабат насладится, купаясь в нашей крови! —истерически визжал гролим, не слыша Гариона.

Выбора не оставалось. Тут уж было не до дипломатии. Гарионсделал испуганное лицо, глядя за спину гролима.

— Ох, уж не она ли это идет? — хрипло прошепталон.

Гролим обернулся, и Гарион ударил его сзади кулаком позатылку. Гролим отлетел к стене, потухшие глаза его уже ничего не выражали, ион мешком стал оседать на пол.

— Здорово, — раздался голос Шелка. — Только яв толк не могу взять, для чего это понадобилось.