Игроки не ответили, продолжали однообразно шлепать пошарику.

— Не темновато вам? — Дима подошел к окну, дернул шнур,поднял жалюзи.

Цок, цок. Шарик все так же летал, от ракетки к ракетке,аккуратно ударяясь об стол.

— Благодарю вас, давно следовало это сделать, но труднооторваться от игры, — произнес игрок в шапочке, не поворачивая головы, и отбилочередную подачу.

Голос был, безусловно, мужской, с сильным акцентом. Димапрошел вглубь холла, ко второму окну, поднял жалюзи.

— Ну, не станем вам мешать, — сказал он и вернулся к Соне, —пойдем.

Она не шелохнулась.

— Соня, пойдем.

— Подожди. Я хочу посмотреть. Они здорово играют. Шарикпродолжал взлетать и цокать. Ни разу не упал. Оба игрока стояли неподвижно,даже руки с ракетками почти не шевелились, отбивая очередную точную подачу.

От дальнего игрока Соню отделяло метров десять. Он был почтиодного роста с ближним, но не такой толстый. Тоже в спортивном костюме, нозеленом. И без шапочки. Волосы, то ли седые, то ли вытравленные до белизны,острижены очень коротко. Нельзя определить, мужчина это или женщина.

— В чем дело? — шепотом спросил Дима.

Она не ответила. Глаза ее, не моргая, всматривались в лицодальнего игрока.

— Соня, что с тобой? — Дима взял ее за плечи и слегкапотряс. — Проснись, пожалуйста.

Она болезненно сморщилась, зажмурилась, помотала головой.Губы шевельнулись, пробормотали почти беззвучно:

— Нет, нет, нет…

Позади, в коридоре, стукнула дверь. Соня вздохнула, вполнеосмысленно взглянула на Диму, сказала:

— Прости, все в порядке.

Из коридора к ним быстро шла высокая стройная женщина втеплой куртке, накинутой поверх белого халата.

— Добрый день. Вы Софья Дмитриевна?

— Да, здравствуйте, — ответила Соня нормальным, живымголосом и улыбнулась женщине.

— Ну, слава богу, я уже начала волноваться. Охрана сообщила,что вы приехали, а вас все нет. Я Орлик Елена Алексеевна. Очень радапознакомиться.

Ей было слегка за сорок. Тонкое лицо, высокий выпуклый лоб,большие серые глаза, гладкие темные волосы с проседью, открытая детская улыбка.Под халатом джинсы, вишневый свитер. Стоило ей появиться, шарик пересталцокать. Игроки положили ракетки на стол, вышли из холла, бочком просемениличерез лестничную площадку в коридор и скрылись за одной из дальних дверей. Разглядетьлицо игрока в зеленом костюме так и не удалось. Голова опустилась совсем низко,видна была только макушка. Сквозь белую щетинку просвечивала кожа и ровныйкрестообразный рубец.

— Елена Алексеевна, это ваши сотрудники? — спросил Дима.

— Их прислал Герман Ефремович, они налаживают тут всюэлектронику, компьютеры, микроскопы. Я их не знаю, они только сегодня явились.Немного странные, да? Идемте, я покажу вам лабораторию.

Москва, 1922

Доктор Тюльпанов явился в кабинет к Михаилу Владимировичубез предупреждения, без стука. Проскользнул в дверь, закрыл ее и триждыповернул ключ в замке.

— Мы погибли! — прошептал он, глядя на профессорасумасшедшими красными глазами. — Этот человек ни перед чем не остановится. Онубьет меня, вас, а потом сам застрелится.

Михаил Владимирович собирался домой. Был одиннадцатый часвечера. Сегодня утром Андрюша вдруг нарушил обычное мрачное молчание ипопросил: «Папа, приходи, пожалуйста, пораньше».

— Кажется, он оттаивает, — шепнула Таня, — ему нужно очем-то поговорить с тобой. Не задерживайся ни в коем случае.

— Миша, тебя целый день нет, приходишь поздно, смотри, вотпомру без тебя, не простившись, — сказала няня, когда профессор заглянул к ней.

— Дед, пока не вернешься, спать не буду, — заявил Миша.

Мармозетка Марго запрыгнула к Михаилу Владимировичу наплечо, обняла за шею и никак не отпускала. Пришлось пообещать всем, включаяобезьянку, что сегодня он вернется домой до полуночи.

Больничный день пролетел на редкость легко и быстро. Никакихсюрпризов, никаких звонков из Кремля. Но вот — пожалуйста, в последнюю минутуявился Тюльпанов с безумными глазами и невнятным паническим бормотанием.

— Он рвался к вам подняться, я еле удержал. Я обещал, чтоприведу вас. Слава богу, вы еще здесь. Я уверен, он сам ее подстрелил, а теперьтребует, чтобы мы, чтобы вы спасли! Лично вы, и никто другой! Но этоневозможно, я попытался объяснить ему, кровотечение сильное, остановить неудается. Она потеряла около литра и продолжает терять.

Михаил Владимирович снял пальто, надел халат, отпер дверь ипомчался вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени.

— Уфлис, весьма влиятельный чекист, привез раненую,Карасеву, тоже чекистку, — объяснял на бегу, сквозь одышку, Тюльпанов, —двадцать семь лет, огнестрельное брюшной полости. Кажется, поврежденаселезенка. Кровяное давление совсем низкое, сердце слабое, от наркоза может непроснуться. Редькина я уже вызвал.

Дверь в приемный покой была распахнута. Снаружи застыли двамолодых чекиста с маузерами. Внутри сестра и фельдшер прижались к стене.Мужчина в кожаной куртке стоял возле каталки, спиной к двери. В левой руке ондержал кружку с водой, в правой револьвер. На каталке лежала женщина, накрытаяпростыней до подбородка. По простыне растеклось огромное кровавое пятно.

— Пить, пить, — повторяла женщина.

Мужчина пытался напоить ее, но не мог приподнять ей голову.Правая рука была занята револьвером, направленным на фельдшера и сестру. Капливоды из кружки шлепались женщине на лицо. Она облизывала губы. Мужчина тихо,страшно матерился.

— Ей нельзя пить, нельзя, — монотонно твердила сестра ивжималась в стену так, словно хотела просочиться в соседнее помещение.

Фельдшер зажмурился и молчал. Михаил Владимирович бесшумнопересек комнату, приблизился к кожаному сзади, ухватил за запястье руку сревольвером, дернул вниз и за спину. Револьвер выпал на кафельный пол.Профессор оттолкнул его ногой подальше. Резкий звук привел в чувство фельдшераи двух чекистов у двери. Фельдшер поднял револьвер. Чекисты влетели в приемныйпокой и направили свои маузеры на Михаила Владимировича.

— Товарищи, товарищи, это профессор Свешников, не надо внего стрелять, — испуганно залопотал Тюльпанов.