— Объяснять придется очень долго. Сначала я должна ееисследовать.

— Что, прямо сейчас? Сию минуту?

— Да. Тут есть все необходимое. Отличныйэкспресс-анализатор.

— Ты хотя бы можешь сказать, чья это кровь?

— Я должна ее исследовать.

— Соня, простите, но мне кажется, не стоит воспринимать этибумажки как военные приказы. Пойдемте ко мне, я сварю кофе, — сказала Орлик.

— Спасибо, Елена Алексеевна, — Дима взял Соню за руку ивывел из лаборатории.

В кабинете Орлик на полу, застеленном пленкой, сидели двоетеннисистов и возились с компьютером. Они мгновенно поднялись и вытянулись постойке смирно, точно копируя движения друг друга.

— Мы устанавливаем Интернет для госпожи Орлик. Если сейчасэто не удобно, мы можем уйти и продолжить позже, — спокойно произнес тот, чтобыл в синем костюме и в шапочке.

— Да, будьте так любезны, — сказала Орлик.

Они удалились. Орлик плотней закрыла дверь. Кабинет былпросторный и почти пустой, ничего, кроме письменного стола и компьютера. Устены несколько больших запечатанных картонных коробок, только одна раскрыта.Из нее Орлик вытащила медную турку, кипятильник, банку с молотым кофе. Сонямолча встала у окна, прижалась лбом к стеклу.

— Странно. Они устанавливали Интернет, а компьютер выключен,— заметил Дима.

— Ну, наверное, они только собирались, еще не начали.Извините, условия тут походные, и чашки у меня всего две. Но есть стакан.Хорошо, что я захватила с собой кипятильник. Да, они какие-то странные,неприятные. Я заметила, вам, Соня, они тоже не понравились. Пожалуй, попрошуПетра Борисовича, чтобы прислали других.

Окно выходило на дорогу. Единственным темным пятном на беломфоне была дворницкая лопата, торчавшая из сугроба.

— Думаю, он этого не сделает, — сказала Соня.

— Почему?

— Подбирать людей для работы на секретном объекте слишкомхлопотно.

— Ах, да, тут теперь секретный объект. Я сама этогодобивалась. Но, знаете, я хотя бы попробую, и потом, они в любом случае здесьне надолго. О, я успела! Не убежал. Главное вовремя выключить кипятильник.Теперь остается найти чашки. Кажется, они в другой коробке. Дима, помогите мне,пожалуйста.

За окном, на белом фоне, появилось еще одно темное пятно.Человек в валенках, телогрейке и шапке ушанке подошел к сугробу, вытащил лопатуи стал разгребать снег.

— Соня, вот ваш кофе, — Орлик поставила чашку на подоконник.

— Спасибо.

Надо было повернуться, но Соня как будто примерзла лбом кстеклу. Холод медленно растекался по всему телу, и это было приятно, каканестезия после долгой изматывающей боли.

Дворник за окном работал неспешно и красиво, словнотанцевал. Лопата поднимала аккуратные толстые пласты снега, бросала вверх, насугроб. Размеренные четкие движения и звуки удивительно гармонировали с ритмомдыхания, с новым внутренним состоянием Сони. Она чувствовала себя спокойной исильной. Больше всего на свете ей хотелось сейчас уединиться в новойлаборатории и заняться исследованием содержимого двух пробирок.

«Макс говорил о незрелых эритроцитах, — вспомнила она иплотнее прижалась лбом к ледяному стеклу, — в красных кровяных клеткахвзрослого человека нет ядер. Ядра есть в клетках крови некоторых земноводных. Усаламандр. У младенцев в первые сутки жизни и до рождения. Незрелые эритроциты.Интересно. Тут может прятаться один из вариантов разгадки».

Суета и тихая болтовня за спиной слегка раздражали. Это былотак скучно, буднично, так реально.

— Кажется, у меня где-то оставалась шоколадка, — сказалаОрлик, — да, вот она. Хотите?

— Спасибо, не откажусь. Соня, твой кофе стынет. Шоколадкубудешь?

Она едва сдержалась, чтобы не крикнуть «Отвяжись!». Никогдапрежде она не испытывала такого холодного раздражения, или даже нет, это новоечувство называлось иначе: брезгливость. Окажись сейчас с ней рядом любой другойчеловек, дедушка, мама, Федор Федорович, Нолик, ничего бы не изменилось.

Ей перестали нравиться люди вообще, как биологический вид,как часть постылой однообразной реальности, которая существует внутри времени.Жизнь всякого существа, даже самого прекрасного, неизбежно заканчиваетсясмертью и безобразным разложением.

«Спрашивается, зачем создавать такие сложные игрушки?Неужели только для того, чтобы они ломались, тлели, воняли? Человек осознает,что смертен, и мучается. Итог всегда один — смерть, разложение. Животное освоей смерти не ведает, но у человека есть разум. Зачем? Чтобы осознавать истрадать? Имитация разумней, интересней. Незрелость эритроцитов вполне можетбыть связана со способностью всего организма к осмысленной регенерации. А вдругэто есть альтернатива унизительному страданию? У человека восстанавливаютсяклетки печени, кожный покров, но и то лишь небольшие участки. Что еще? Мозг?Более совершенное существо должно уметь восстанавливать любой поврежденныйорган и весь организм в целом».

Внутренний монолог звучал сам собой и так отчетливо, словноэто были не ее собственные мысли, а кто-то нашептывал на ухо, подсказывал,объяснял, учил.

Дворник за окном воткнул в сугроб лопату, снял варежки,стянул с головы черную ушанку, зачерпнул горсть снега и протер лицо. Он стоялпрямо напротив окна. Голова его, слишком большая для тощего маленького тела,оказалась лысой. Кожа была темной, пепельно коричневой. Лицо сморщенное, дажене старое, а древнее, как кора трехсотлетнего дуба. Глаза, два большихсветящихся пятна, поймали взгляд Сони и уже не отпускали. На таком расстоянии,сквозь стекло, невозможно было разглядеть цвет глаз, но Соня видела, что онисветло карие, золотистые. Вероятно, эффект свечения возникал из-за контраста стемной кожей. Размер глаз, пропорции лба и черепа были как у плода напятнадцатой неделе внутриутробного развития.

Соня сфокусировала взгляд и стала видеть еще детальней,словно смотрела в бинокль. На голом коричневом темени она разгляделакрестообразный шрам и заметила ритмичную пульсацию незакрытого костью ромба,младенческого родничка.

— Все, я пью твой кофе, — сказал Дима.

Затем заговорила Орлик.

— Соня, вы слышите меня? Вы хотите взглянуть на самый ценныйартефакт? Я все-таки нашла его, именно здесь, как и предполагала, глубоко подземлей, в древней алхимической лаборатории.

— Вы имеете в виду хрустальный череп Плута? — спросила Соня.

— Да, именно его. Лет десять искала, и вот, наконец.