— Успокойся, не шуми. Тебя никто не звал сюда. Девяностопять, девяносто шесть, девяносто семь. Ада спит, и ты спи, не лезь не в своедело. Девяносто восемь, девяносто девять, сто.

Гул стих так же внезапно, как начался. Инструменты перестализвенеть. Вибрация исчезла. Удалось наконец поймать пулю. Она громко брякнула одно лотка. Михаил Владимирович облегченно вздохнул и сказал анестезиологу:

— Иван, проверьте пульс.

— Пульс падает.

— Да, я чувствую. Проверьте зрачки.

— Зрачки расширены.

— Лена, быстро, хлорид кальция. Камфару.

Внезапно Карасева открыла глаза, оскалилась и захихикала.Потом что-то влажно хлюпнуло и раздался голос:

— Узнал меня? Поиграть со мной хочешь, рыжая букашка?

Голос был мужской, низкий и хриплый. Глаза в упор смотрелина Валю.

— Не хочу. Скучно с тобой играть, — спокойно ответил Валя.

— Ай-ай-ай, за что ты меня обижаешь? Гляди, какой тыслабенький, маленький. Вот я дуну, и нет тебя.

— Это тебя нет. Ты ничто, пустота, veritatem imitari.Имитация реальности. Бездарная скучная пародия, — медленно произнес Валя.

Опять раздалось хихиканье, потом вернулся омерзительныйвибрирующий гул. От него закладывало уши и болела голова. В операционной всеокаменели. Иван застыл с протянутой рукой, не решаясь притронуться к запястьюбольной, еще раз проверить пульс. Лена застыла с наполненным шприцем.

— Да что с вами? Не бойтесь, Лена, Иван, действуйте! Боятьсянельзя! — сказал Михаил Владимирович.

Сестра и анестезиолог опомнились, начали действовать. Нопульс исчез. Не помогли ни кислород, ни электрический кардиостимулятор. Сердцеостановилось, а голос все звучал.

— Не надрывайся, ты, лекаришка. Ада в аду. Там же, где твойдрагоценный сынок Володя. Остановись, ты и так далеко зашел. Кем возомнил себя,жалкая тварь? С кем вздумал тягаться, ты, глупое животное? Молишься? Валяй,молись, я послушаю. Только я и послушаю, кроме меня некому. Там оглохли давно,там наплевать на тебя и на всех вас. Наплевать. А вы все взываете. Дурачьежалкое, зверушки.

Забулькал смех, он сменился гулом. Лоток с инструментамигрохнулся на пол. Наконец стало тихо.

Профессор стянул перчатки, снял маску, вытер ею мокрое лицои огляделся. Дверь операционной была распахнута. Анестезиолог исчез. Вероятно,просто удрал. Пахло нашатырем. Валя сидел на полу. Лена держала нашатырную ватуу его носа. Профессор опустился рядом с ними на корточки.

— Ничего, я сейчас очухаюсь, — пробормотал Валя, едва шевеляпотрескавшимися до крови губами.

— Михаил Владимирович, что это было? — спросила Лена.

— Леночка, я слышал, ты молилась, стало быть, и так ужпоняла, что это было.

— Я никогда не думала, что оно может вот так, явно,возникнуть и говорить. Оно ведь говорило, с вами, с Валей. Господи, хорошо, чтоне со мной. Я бы сразу умерла. Знаете, ужасно болит голова.

— У меня тоже. Ничего, сейчас пройдет, — сказал МихаилВладимирович. — Лена, ты умница, ты очень помогла мне. Спасибо.

— Да уж, умница, чуть с ума не сошла от страха. Так хотелосьзаорать, все бросить, убежать. Главное, чтобы эта дрянь мне теперь во сне неприснилась.

— Нет, Лена. Вам оно не приснится. И с ума вы не сойдете, —сказал Валя, — у вас все будет хорошо.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Ну, ладно. Верю. Михаил Владимирович, помогите, он хоть ималенький, а тяжелый. Вот так. Взяли.

Вместе они подняли Валю. Он едва держался на ногах, новсе-таки улыбнулся и сказал:

— Жаль, Глеб Иванович не присутствовал. Любопытно, как бы онпотом объяснил происшедшее с точки зрения воинствующего материализма.

Михаил Владимирович уехал из больницы на рассвете. Казенныйавтомобиль грохотал по ледяной разбитой мостовой, улицы были пусты. Профессорсидел впереди, возле шофера. На заднем сиденье, свернувшись калачиком, спалВаля Редькин.

Вуду-Шамбальск, 2007

Лаборатория была оборудована отлично, даже лучше той, чтосгорела в Зюльт-Осте. Магнитнорезонансный силовой микроскоп занимал почетноеместо. Соня читала, что такой прибор только еще разрабатывают, но не моглапредставить, что он уже существует и это чудо может оказаться в полном еераспоряжении.

— Вот здесь черепа с явными следами трепанаций,исключительно женские и детские, — говорила Орлик, обращаясь больше к Диме, чемк Соне.

Соня почти не слушала, рассматривала микроскоп. Приборзаворожил ее, она хотела сию минуту включить его и лишь из вежливости не делалаэтого.

— Софья Дмитриевна, тут готовые гистологические срезы, вамрекомендуют заняться ими в первую очередь.

— Кто рекомендует? — спросил Дима.

Соня стояла перед микроскопом. Рядом, на столе, она заметиласвой старый ноутбук, тот самый, что остался на яхте. Голос Елены Алексеевныдоносился как будто издалека.

— Не знаю. Тут все так таинственно. Сегодня утром, до моегоприхода, кто-то поставил препараты на полку и приклеил записку. Посмотритесами.

«Софи, рекомендую начать с этих образцов», — было написанона желтом листочке черным фломастером крупными печатными буквами.

— Может, записку написал один из двух теннисистов? —предположил Дима.

— Не думаю. Они всего лишь наладчики оборудования.

— А, вот еще послание, — Дима подошел к холодильнику.

К верхней секции была прилеплена точно такая же бумажка, наней два латинских слова: «veritatem imitari».

— Имитация реальности, — пробормотала Соня и открыла дверцу.

Внутри не было ничего, кроме штатива с двумя пробирками,наполненными красной жидкостью.

— Ого, кто-то уже сдал кровь на анализ, — сказал Дима.

— Да, вероятно, это кровь, — Соня посмотрела пробирки насвет.

На белом пластике штатива были выведены три буквы: «HZE».

— Хот Зигфрид Эммануил, — беззвучно произнесла Соня, едвашевеля побелевшими губами.

Никто ее не услышал.

— Пожалуйста, успокойся и объясни, что происходит, — Димавзял у нее штатив, поставил назад в холодильник, захлопнул дверцу.