— Все хорошо. Правда, спать хочется. Я люблю тебя. Скоро увидимся.

Гаэль задремала, и Кристофер положил на рычаг трубку, но через минуту она открыла глаза и улыбнулась мужу:

— Спасибо за чудесного ребенка.

— Спасибо тебе! — Кристофер наклонился ее поцеловать.

Он никогда не забудет те мгновения, которые они только что разделили.

— Как ее назовем?

Еще до рождения ребенка они решили, что, если будет девочка, ей дадут имя Дафна, которое нравилось обоим, а вторым именем будет Ребекка, в честь любимой подруги Гаэль.

Ему поставили раскладушку рядом с кроватью Гаэль, а малышку пока отправили в детскую. Кристофер смотрел на жену с такой любовью, какую едва ли ощущал к кому-либо еще на свете. Гаэль так и заснула с улыбкой на устах, и он подумал, что она сейчас похожа на Мадонну. На глазах его снова выступили слезы.

В тот вечер, когда Доминика должна была прилететь из Нью-Йорка, Гаэль нарядила малышку в белую фланелевую рубашечку и крошечную розовую кофточку и положила в колыбельку. Крошка выглядела как маленький ангел. Дафне исполнилось две недели, и уже неделю они были дома. Гаэль все еще не до конца оправилась, но с дочуркой все было хорошо. Кристофер помогал как мог, старался как можно больше находиться с женой и дочерью и смотрел на обоих влюбленными глазами.

Ей очень хотелось показать Дафну Доминике, обнять старшую дочь. Она мечтала, что Рождество они встретят все вместе, хотя распорядок их жизни немного изменился из-за ребенка. Кристофер поставил елку, а Гаэль помогла ее нарядить.

Доминика долго смотрела на малышку в колыбельке, прежде чем осторожно коснуться пальцем щечки. У Дафны были голубые глазки, бархатистая кожа и ротик, как розовый бутончик. Прелестный ребенок.

— Она очень красивая, — произнесла Доминика словно о ком-то постороннем.

Гаэль с болью видела, что старшая дочь не чувствует с Дафной родственной связи.

Выглядела Доминика шикарно: стала настоящей красавицей, повзрослела — ни за что не скажешь, что ей всего восемнадцать. Гаэль вдруг осознала, как это волнующе — с рождением ребенка все начать сначала. Доминика совсем взрослая, со своей жизнью и со своими планами на будущее. Дафна же еще долго будет рядом с ними, хотя Гаэль знала, как быстро летит время.

— Хочешь подержать ее? — с надеждой спросила Гаэль.

— Я устала. Пожалуй, пойду спать, — покачала головой Доминика.

Она быстро покинула детскую и нашла убежище в своей спальне. Кристофер дождался ухода Доминики, прежде чем появиться в комнате, и спросил:

— Ну и как она?

Он знал, как важно для Гаэль помириться с дочерью, стать к ней ближе.

— Думаю, пока ей тяжеловато, — вздохнула Гаэль.

Она-то считала, что вряд ли кто может устоять перед новорожденным младенцем, особенно таким чудесным, как Дафна. Они с Кристофером были готовы часами наблюдать за малышкой. Она не сомневалась, что и Доминика влюбится в сестру.

— Она брала Дафну на руки?

— Пока нет, но до щечки дотронулась, — улыбнулась Гаэль, явно посчитав это многообещающим знаком.

Только Кристофер не был в этом убежден.

Наутро Доминика уехала навестить старых друзей, а когда вернулась, Гаэль как раз кормила малышку. Розовое кашемировое одеяльце деликатно прикрывало грудь, но Доминика все равно пулей вылетела из детской и снова пришла только через час. Не обратив никакого внимания на спящую сестру, она села и заговорила на отвлеченные темы: как ей нравится Рэдклифф-колледж, как она рада, что там учится и что все ее надежды оправдались. Еще упомянула, что во время летних каникул поедет к подруге в Аргентину. Париж явно был вычеркнут из списка мест для отдыха на каникулах, и она постоянно строила другие планы. Гаэль знала, что у Доминики было больше возможностей путешествовать, чем у ее друзей. Денег ей хватало. Похоже, она окончательно покинула гнездо и вылетела в большой мир. Гаэль была благодарна дочери за то, что приехала на Рождество, но, слушая ее, понимала, что увидит снова только летом. В этом году они собирались ехать с малышкой, но Доминике это было безразлично. Гаэль очень расстроилась, что теперь сможет видеть дочь только дважды в год: на Рождество и в июле.

На этот раз с Кристофером она была вежлива, но не более того. Вела себя как гостья, а когда видела их троих вместе, выходила из комнаты, словно смотреть на это было выше ее сил, несмотря на все усилия матери включить ее в семейный круг и заставить почувствовать себя любимой. К сестре она больше не подходила.

— Ты ведь знаешь, что я очень тебя люблю, — мягко сказала Гаэль, когда Доминика в очередной раз хотела уйти во время кормления ребенка. — В моем сердце хватит места для всех вас.

Дочь кивнула и молча вышла. Ничего не изменилось. Она еще больше отстранилась от матери и по-прежнему относилась к ней как к врагу. Новорожденную она воспринимала как нежелательное вторжение в ее жизнь. Никаких всплесков эмоций на этот раз не было. Только лед. И что бы Гаэль ни сказала и ни сделала, Доминика оставалась подчеркнуто безразличной, не желая быть членом семьи. Она предпочитала быть лишней.

Доминика уехала через неделю — отправилась кататься с друзьями в Валь-д’Изер. Ей в голову не пришло спросить разрешения у матери, узнать, не возражает ли. Отныне она сама принимала решения и имела возможность осуществлять свои желания. Гаэль очень расстроилась, когда она уехала. Встреча прошла не так тепло, как ей бы хотелось. Доминика не пыталась облегчить матери задачу и сказала, что из Женевы полетит прямо в Нью-Йорк. Неделя пролетела, мать она на прощание поцеловала, но Кристоферу ничего не сказала и к малышке не подошла. Он ничего не сказал, но видел, как опечалена Гаэль, да что там — раздавлена. Их ребенок не только не сблизил ее с дочерью, но и больше развел.

— Она не хочет быть частью нашей семьи, — сказала Гаэль мужу.

Доминика признавала ее как свою мать, но с ее мужем и их ребенком не желала иметь ничего общего. Гаэль подарила ей на Рождество красивый браслет, а Доминика — шелковый шарф от «Эрме», почти такой же, какой Гаэль подарила своей секретарше. Она ни разу не спросила мать о музее — эта работа казалась ей анахронизмом: кому нужно копаться во всем этом. Зачем восстанавливать дом и быт людей, которые вот уже двадцать лет как мертвы. Она не задумывалась, с какой целью они старались увековечить память семьи Штраус и других, им подобных. Война ничего не значила для Доминики, как и второй муж и ребенок ее матери. Она относилась к ним как к существам низшего порядка. У Доминики больше не было привязанностей ни к кому в этом мире. Единственный, кто был достоин ее внимания, — это она сама. И Гаэль она это наглядно продемонстрировала. Ей становилось все труднее и труднее оправдывать поступки дочери. Доминика просто ненавидела саму мысль, что можно с кем-то сблизиться. У нее не было желания кого-то к себе подпускать.