В толпе смотрели настороженно, Шандырин поднес к глазамлисток и начал с подъемом зачитывать заявки от заводов на рабочую силу.Послышался ропот, все громче и громче, даже я услышал сперва редкие, а потомвсе более частые выкрики:

– Разве это работа?.. Платят гроши…

– …а работать в три смены!

– Пусть хохлы вкалывают!.. Они даже в выходные пашут…

– Дорожные работы? С ума посходили! Коренным москвичамна улице?

– Верно, а если дождь?..

– На это есть хохлы, такую работу – хохлам!..

Голоса Шандырина уже не слышно даже через мощные динамики,но он не смущался, читал, ему видно через головы, как из-под арки Спасскойбашни быстро-быстро выбегают фигурки в защитной форме, выстраиваются цепьювдоль всей стены. У всех в руках скорострельные пулеметы, выстроились тесно,плечом к плечу, застыли, стволы смотрят на толпу.

Шандырин опустил листок, помахал рукой. Грозный рев началстихать чуть, но перед тем моментом, когда снова должен перерасти в разъяренныйрык, после которого подогретая толпа сметет грузовик и постарается ворваться вКремль, он прокричал:

– Те, кто в самом деле требовал работу, –получите!.. Кто пришел с другой целью… получите тоже!

Он указал в сторону Кремля. До этого я видел только затылки,а теперь вдруг вся огромная безликая масса запестрела светлыми пятнами хоть ипьяных, но все-таки людских морд. Смотрели не на меня, на застывшие зеленыефигурки, готовые открыть убийственный огонь, но я чувствовал, как будто менясамого пронзают пять тысяч холодных ледяных игл.

Оратор, что стоял рядом, поднес ко рту мегафон и прокричал:

– Вот так нам правящая преступная клика отвечает насправедливые требования трудящихся!.. Сами на мерседесах ездят, а мы должныдорожные канавы рыть… Сами в ресторанах черную икру едят, а нам селедку счерным хлебом?.. Не выйдет! Мы требуем…

Шандырин властно отобрал у него мегафон, мне показалось, чтолицо оратора перекосилось от боли, Шандырин был не только токарем и грузчиком,но и когда-то служил в элитной десантной части, может какой-то болевой приемпровести, не теряя любезной улыбки, над площадью прогремел его страшныйусиленный железом голос:

– Эй вы, лодыри!.. Это я говорю, министр труда,Шандырин!.. Вы что же, думаете, вас сейчас будут уговаривать разойтись?

Он наклонился, подал руку, но Сигуранцев вскочил наплатформу грузовика легко, Шандырин передал ему мегафон. Сигуранцев встал рядомс ним, рослый, подтянутый, улыбающийся страшно и весело.

Люди оглядывались, пьяный кураж как-то очень быстровыветривался. Нет привычной цепи омоновцев в три ряда, с опущенными на мордыпластмассовыми щитками, в громоздких бронежилетах, с прозрачными щитами вполный рост. Нет барьеров, которыми будут сперва ограничивать движение толпы,что обязательно разъярится, а потом попытаются направить движение в один изпереулков, подальше от центра, а стоят обычные солдаты с автоматами с руках. Вобычной летней одежде, мягкотелые, которых так легко калечить камнями,арматурой, бутылками…

Сигуранцев поднес к губам мегафон, усиленный железом голоспронесся над площадью:

– Я не министр труда, как вот Шандырин, и даже неБосенко, министр МВД. Я – Сигуранцев, если кто знает, кто я такой. Кто незнает, перескажите!.. Вон там мои люди. А вон там, в переулке, видите? Этотруповозки.

Оратор побелел, прокричал:

– Вот так с рабочим классом? Это же… преступно!

– Рабочий класс сейчас работает, – отрезал Сигуранцев. –Середина рабочего дня, не забыли?.. И четверг сегодня, не воскресенье! Даю вамдесять минут, чтобы разбежаться, пьяные сволочи. Перецацкались с вами, скотами.

Он легко спрыгнул, сердце мое сжалось, однако перед нимрасступались, словно он двигался в огромном шаре невидимого силового поля. Я состеснением в груди наблюдал, как он бесстрашно двигается через всю толпу, нагрузовичке тем временем появились еще трое, что-то кричали, вырывали друг удруга мегафон, толпа колыхалась, уже не однородная, а раздираемая на части,кое-где самые осторожные протолкались на край и поспешно уходили, пригибаяплечи и пряча лица.

Карашахин сказал злорадно:

– Зачинщики? Почуяли, что жареным запахло.

– Берегут кадры для новых выступлений, – ответиля.

Сигуранцев дошел до цепи автоматчиков, они по взмаху рукипередернули затворы, он встал за их спинами и нарочито очень внимательнопосмотрел на часы. Потом вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в воздух.

– Осталась минута! – прокричал он.

Толпа заволновалась сильнее, часть качнулась и двинуласьнавстречу, но большинство отпрянуло разом, словно распластанный зверь стысячами пар ног, тут же начали разбиваться на группы и потекли грязнымиручьями с площади обратно в переулки. Автоматчики сделали шаг вперед, черныедула автоматов смотрели на демонстрантов, солнце холодно блестело на вороненыхстволах.

Сигуранцев прокричал:

– Еще три шага… и огонь открываем без предупреждения!

Они сделал шаг, еще один, идущий впереди здоровенный детинашироко размахнулся и швырнул булыжник. Камень пролетел по дуге, звонко ударилсяо мостовую и подкатился к ногам автоматчиков. Тот, к кому камень оказался ближевсего, стиснул автомат, глухо пророкотала короткая очередь. Парень вздрогнул,выпрямился во весь рост. От него в испуге отпрянули, я успел увидеть на груди иживоте красные точки. Его никто не подхватил, не поддержал, он грохнулсянавзничь во весь рост и, если пули не поразили его насмерть, наверняка разбилзатылок о булыжную мостовую.

Карашахин перестал дышать, я чувствовал его страшное напряжение,вся толпа может ринуться, автоматчиков сметут, не так уж их и много, ворвутся вКремль, это их воодушевит, за ними вернутся и те, кто уже уходит, начнетсябойня, резня, придется перебить всех… или же дать перебить себя, как положено втихой богомольной Руси…

Толпа качнулась в обратную сторону. Через мгновение это ужестадо баранов, в панике бегущих от одинокого волка. Даже от запаха волчьейшкуры. Нет, бараны при виде волка становятся в круг и дают отпор, а это бегутименно русские, самые трусливые и никчемные люди на свете, потомки тех яростныхпассионариев, что создали могучую Русь, отстояли и расширили ее пределы.Убегает дрянь, убегают ничтожества, и – подумать только! – я ещеколебался, а не принять ли их требования, а не начинать ли, поторговавшись,создавать новые рабочие места, увеличивать занятость, только бы платить этимничтожествам хоть за что-то, пусть за самую бесполезную из работ, а потом еще иповышать оплату этих работ, признавая их значимость для общества, даженеобходимость, а они, оказывающие услуги населению, считали бы себя намноговыше всех тех, кто добывает руду, плавит из нее металл, создает компьютеры,пишет программы…