Джонни повернулся. Баннерман снял очки и вытирал глаза.

– Если вам и вправду дано все это видеть, мне жаль вас. Богсоздал вас уродцем вроде коровы с двумя головами – показывали такую на ярмарке.Простите. Зря я вас так.

– В Библии сказано, что бог равно любит все свои создания, –отозвался Джонни. Голос у него слегка дрожал.

– Ну-ну, – кивнул Баннерман, потирая переносицу. –Оригинально же он решил продемонстрировать это, вы не находите?

Спустя минут двадцать зазвонил телефон, и Баннерман быстроснял трубку. Сказал два-три слова. Потом долго слушал. И старел у Джонни наглазах. Положив трубку, он молча смотрел на Джонни.

– Двенадцатого ноября семьдесят второго года, – выдавил оннаконец. – Студентка. Ее нашли в поле у шоссе. Анна Саймонс. Изнасилована иудушена. Двадцать три года. Группа спермы не установлена. И все же, Джонни, этоеще ничего не доказывает.

– Не думаю, что вам действительно нужны дополнительныедоказательства, – сказал Джонни. – Поставьте его перед фактами, и он во всемсознается.

– А если нет?

Джонни припомнил свое видение у скамейки. Оно налетело нанего с бешеной скоростью, словно смертоносный бумеранг. Ощущение рвущейсяткани. И сладкая, ноющая боль, воскресившая в памяти боль от прищепки. Боль,которая искупала все.

– Заставите его спустить штаны, – сказал Джонни.

Репортеры еще толпились в вестибюле. Едва ли они ожидалиразвязки или по крайней мере неожиданного поворота в деле. Просто дороги из-заснега стали непроезжими.

– Вы уверены, что приняли наилучшее решение? – Ветеротшвыривал слова Джонни куда-то в сторону. Разболелись ноги.

– Нет, – ответил Баннерман просто. – Но думаю, что вам надобыть при этом. Думаю, Джонни, будет лучше, если он посмотрит вам в глаза.Пошли, Додды живут всего в двух кварталах отсюда.

Они шагнули в снежный буран – две тени в капюшонах. Подкурткой у Баннермана был пистолет. Наручники он пристегнул к ремню. Они иквартала не прошли по глубокому снегу, а Джонни уже начал сильно прихрамывать,хотя и не сказал ни слова.

Но Баннерман заметил. Они остановились в дверяхкасл-рокского трансагентства.

– Что с вами, дружище?

– Ничего, – сказал Джонни. Ну вот, теперь и голова заболела.

– Что значит «ничего»? Глядя на вас, можно подумать, что у вассломаны обе ноги.

– Когда я вышел из комы, врачам пришлось их прооперировать.Атрофировались мышцы. Начали таять, как выразился доктор Браун. И суставы сталини к черту. Все, что можно, заменили синтетикой…

– Это как тому типу, которого отремонтировали за шестьмиллионов?

Джонни подумал об аккуратной стопке больничных счетов вверхнем ящике бюро у них дома.

– Что-то в этом роде. Когда я долго на ногах, они у менядеревенеют. Вот и все.

– Хотите вернемся?

Еще бы не хотеть. Вернуться домой и начисто забыть об этомкошмаре. И зачем приехал? Расхлебываешь за него все это, и тебя же называюткоровой с двумя головами.

– Нет, мне уже лучше, – сказал Джонни.

Они вышли из дверей, ветер подхватил их и попытался метнутьпо желобу пустынной улицы. Они с трудом продвигались, в лицо им светилиоблепленные снегом фонари, гнувшиеся под напором ветра. Они свернули в боковуюулочку и миновали пять домов; перед аккуратной двухэтажной коробкой Баннерманостановился. Подобно соседним, она была наглухо закрыта и погружена в темноту.

– Вот этот дом, – сказал Баннерман каким-то бесцветнымголосом. Они перебрались через наметенные перед крыльцом сугробы и поднялись поступенькам.

Пока Баннерман барабанил в дверь, Джонни, превозмогая боль,переступал с ноги на ногу и думал о том, что эта ночь никогда не кончится. Онабудет тянуться и тянуться и наметет сугробы, которые, рухнув, погребут всех подсобой. Минут через пять дверь отворилась.

Генриетта Додд оказалась женщиной необъятных размеров –настоящая гора плоти. Джонни впервые видел человека столь отталкивающей иболезненной внешности. Желтовато-серая кожа. Ящероподобные ручки в сыпи,похожей на экзему. Узкие щелочки глаз, поблескивавших из-под набрякших век.Такой взгляд, с горечью подумал Джонни, бывал у матери, когда она погружалась всвой религиозный транс.

– Что вам нужно среди ночи, Джордж Баннерман? –подозрительно спросила миссис Додд дребезжащим голосом, похожим на жужжаниепчелы или мухи в бутылке, – такой голос бывает у толстух.

– Мне надо поговорить с Фрэнком, Генриетта.

– Утром поговорите, – сказала Генриетта Додд и хотелазакрыть дверь у них перед носом.

Баннерман придержал дверь рукой.

– Извините, Генриетта. Дело срочное.

– Будить его? Вот еще! – взвизгнула она, стоя в дверях. – Онспит как убитый! Иногда у меня среди ночи разыгрывается тахикардия, я звоню,звоню в колокольчик, и что же, думаете, он приходит? Как бы не так, спит, ихоть бы хны. Ничего, когда-нибудь он проснется и найдет в постели мой труп. Вотумру от сердечного приступа – кто тогда подаст ему это чертово яйцо в мешочек!А все потому, что вы совсем его загоняли.

Она улыбнулась довольно гаденькой улыбочкой – так улыбаются,поверяя под большим секретом грязную историю, – вот, мол, полюбуйтесь.

– Каждую ночь дежурство, гоняется на машине за всякойпьянью, а у них, может, пистолет под сиденьем. Мотается по забегаловкам дапритонам, где всякий сброд, а вам начхать! Знаю я, что там творится, шлюха закружку пива в два счета может наградить моего невинного мальчика какой-нибудьдурной болезнью.

Ее дребезжащий голос отзывался в висках у Джоннипульсирующей болью. Хоть бы она уже замолчала! Умом Джонни понимал: этогаллюцинация, результат усталости и напряжения, но ему все больше казалось, чтоперед ним стоит его мать, вот-вот она переведет взгляд с Баннермана на него иначнет свою волынку о редкостном даре, которым господь наградил Джонни.

– Миссис Додд… Генриетта… – только и успел сказать Баннерманпримирительным тоном, но тут она действительно перевела взгляд на Джонни иуставилась на него своими остренькими и в то же время глуповатыми поросячьимиглазками.

– А это кто такой?

– Помощник по особым делам, – не моргнув глазом ответилБаннерман. – Генриетта, я должен разбудить Фрэнка. Всю ответственность беру насебя.

– Ах, ответственность! – прогудела она с каким-то жутковатымсарказмом, и лишь теперь до Джонни дошло, что она боится. От нее исходилиудушливые волны страха – вот отчего у него так заломило виски! НеужелиБаннерман не чувствует? – Отвеет-ствен-ность! Ах ты, боже мой, какие мыва-аа-жные! Так вот, Джордж Баннерман, я не позволю будить моего мальчика срединочи. Так что вы и ваш помощник по особым делам можете убираться к своимзанюханным бумажонкам!