Она опять попыталась закрыть дверь, но на этот раз Баннермансилой распахнул ее.

– Отойдите, Генриетта, я не шучу. – Чувствовалось, что онуже на пределе и с трудом сдерживает гнев.

– Вы не имеет права! – завопила она. – У нас не полицейскоегосударство! Вас вышвырнут со службы! Предъявите ордер!

– Тише, ордер тут ни при чем, просто я должен поговорить сФрэнком, – сказал Баннерман и, отстранив ее, прошел в дом.

Джонни как в тумане шагнул следом. Миссис Додд попыталасьперехватить его. Он придержал ее за руку – и в тот же миг страшная больпронзила мозг, заглушив тупую ломоту в висках. И она почувствовала… Онисмотрели друг на друга лишь мгновение, но казалось, ему не будет конца:немыслимое, абсолютное всепонимание. Они словно срослись на это мгновение.Потом миссис Додд отшатнулась, хватаясь за исполинскую грудь.

– Сердце… сердце… – Миссис Додд судорожно порылась в карманехалата и достала лекарство. Лицо у нее приобрело оттенок сырого теста. Онаоткрыла трубочку, вытряхнула горошинку на ладонь, просыпав остальные на пол исунула ее под язык. Джонни смотрел на старуху с немым ужасом. Голова быласейчас как пузырь, который вот-вот лопнет от распирающей его горячей крови.

– Вы знали? – прошептал он.

Ее мясистый, обвисший рот беззвучно открывался и закрывался,открывался и закрывался, точно у выброшенной на берег рыбы.

– Все это время знали?

– Дьявол! – завизжала она. – Чудовище… дьявол… ох, сердце…ох, я умираю… умираю… врача… Джордж Баннерман, только посмейте подняться наверхи разбудить моего мальчика!

Джонни отпустил ее руку и, машинально вытирая ладонь опальто, как будто выпачкал ее, стал неуверенно взбираться по лестнице вслед заБаннерманом. Снаружи ветер всхлипывал под карнизами, как заблудившийся ребенок.Дойдя до середины лестницы, Джонни обернулся. Генриетта Додд сидела на плетеномстуле – осевшая гора мяса – и, придерживая руками огромную грудь, хватала ртомвоздух. Голова у Дочини по-прежнему раздувалась, и он подумал, как во сне:Кончится тем, что она просто-напросто лопнет. И слава богу.

Старый, потертый коврик на полу в узеньком коридоре. Обои вразводах. Баннерман колотил в запертую дверь. Здесь наверху было холоднее поменьшей мере градусов на десять.

– Фрэнк! Это я, Джордж Баннерман! Фрэнк, проснись!

Никакого ответа. Баннерман повернул ручку и толкнул дверьплечом. Пальцы соскользнули на рукоять пистолета, но Баннерман не вынул его,хотя это могло стоить шерифу жизни – впрочем, комната Фрэнка Додда оказаласьпустой.

Они стояли на пороге, осматриваясь. Это была детская. Обои –тоже в разводах – с танцующими клоунами и деревянными лошадками. Сидевшая надетском стульчике тряпичная кукла таращила на них блестящие пустые глаза. Водном углу – ящик с игрушками. В другом – узкая деревянная кровать. Перекинутыйчерез спинку кровати ремень с кобурой выглядел здесь как-то неуместно.

– Бог ты мой, – тихо сказал Баннерман. – Что все это значит?

– Помогите, – донесся снизу голос миссис Додд. – Помогитеже…

– Она знала, – сказал Джонни. – Знала с самого начала, спервой жертвы. Он ей рассказывал. И она его покрывала.

Баннерман медленно вышел из комнаты и отворил соседнююдверь. Взгляд его выражал растерянность и боль. Комната для гостей тоже былапуста. Он открыл дверь в чулан, но увидел там только плошку с крысиным ядом.Следующая дверь. Здесь, в еще не отделанной спальне, был такой холод, что уБаннермана пошел парок изо рта. Он огляделся. Ступеньки вели еще к одной двери.Туда он и направился. Джонни следовал за ним. Заперто.

– Фрэнк! Ты здесь? – Он подергал ручку. – Фрэнк, открой!

Ответа не было. Баннерман примерился и ударил ногой в стык,чуть пониже дверной ручки. Раздался треск, и в голове у Джонни зазвенело,словно железная тарелка упала на кафельный пол.

– О господи, – выдохнул Баннерман и осекся.

Джонни все видел поверх его плеча; видел более чем достаточно.Фрэнк Додд сидел на крышке унитаза – голый, если не считать блестящего черногодождевика, накинутого на плечи; капюшон (капюшон палача, мелькнуло у Джонни)свисал на водосливной бачок гигантским увядшим черным стручком. Фрэнк Доддумудрился перерезать себе горло, что показалось Джонни невероятным. На краюраковины лежала пачка «уилкинсоновских» лезвий. Одинокое лезвие с запекшимисяалыми капельками жутковато поблескивало у ног. Все вокруг забрызгано кровью извскрытой сонной артерии. Кровь была в складках плаща. И на клеенчатойзанавеске, по которой в лодочках плыли утки под зонтиками. И на потолке.

На шее у Фрэнка Додда висела табличка с надписью, сделаннойгубной помадой: Я ПРИЗНАЮСЬ!

Голова болела невыносимо. Джонни нашарил рукой двернуюручку.

Он понял, шевельнулось в мозгу. Каким-то образом понял,увидев меня. Понял, что его песенка спета. Пришел домой. И вот конец.

Перед глазами, разбегаясь зловещей рябью, поплыли черныекруги.

Джонни, господь наградил тебя редкостным даром.

(Я ПРИЗНАЮСЬ!)

– Джонни!

Откуда-то издалека.

– Джонни…

Расплывается. Все расплывается. Вот и прекрасно. А ещелучше, если бы я тогда не вышел из комы. Всем было бы лучше. Да, повезло,называется.

– Джонни…

Фрэнк Додд поднялся сюда и перерезал себе горло, чтоназывается, от уха до уха, а в это время ветер снаружи завывал так, словно всетемные силы вырвались из недр земных. Ничего себе фонтанчик, как сказал отецоднажды зимой, лет двенадцать назад, когда лопнули трубы в котельной. Ничегосебе фонтанчик. Уж это точно. До самого потолка.

Джонни казалось, что он тогда закричал, но он и сам не былуверен. Возможно, то был внутренний крик. Но как же ему хотелось крикнуть,вложить в этот крик весь ужас, и жалость, и боль, разрывавшие ему сердце.

Но тут Джонни стал падать ничком в черный провал, радуясьэтому падению. Он потерял сознание.

«Нью-Йорк таймс», 19 декабря 1975 года:

ЭКСТРАСЕНС ИЗ МЭНА ПРИВОДИТ ШЕРИФА К ДОМУ ЕГО ПОМОЩНИКА –УБИЙЦЫ ПОСЛЕ ОСМОТРА МЕСТА ПРЕСТУПЛЕНИЯ

(Специально для «Таймс») Возможно, Джон Смит из Пауналаникакой не экстрасенс, но не так-то просто будет убедить в этом шерифа ДжорджаБаннермана из графства Касл, штат Мэн. Придя в отчаяние после шестого случаяизнасилования и убийства в маленьком городе Касл-Рок на западе штата Мэн, шерифБаннерман позвонил Смиту и попросил помочь расследованию. Имя Смита вызвалоширокий общественный резонанс в начале года после того, как он, проведя четырес половиной года в бессознательном состоянии, вышел из глубокой комы.Еженедельник «Инсайд вью» объявил его шарлатаном, однако шериф Баннерман навчерашней пресс-конференции был лаконичен: «У нас в Мэне не очень-то верятвсяким нью-йоркским газетчикам».