мимо. Поднявшись вслед мне, она продолжила:

– Пока Минотавр без сознания, нам не стоит возвращаться. Мы не сможем ничего объяснить. Вспомни, зачем ты это делаешь.

– Ради Кристы! – Я обернулся. – Я делаю все ради нее!

– Криста будет в порядке. То, что случилось у Стефана, не имеет отношения к вам.

Хотел бы я ей верить – хотел до одури. Но вместо этого чувствовал, как торжествуют мои самые большие страхи. Что теперь, из-за болезни матери, из-за отца, которому на все плевать, даже из-за этих чертовых искр Криста не справится. Что для жизни, полной смысла и радости, нужно немного больше, чем спонтанная регрессия нейробластомы.

– Михаэль, – позвала Ариадна. – Успокойся.

– Где моя обувь? – вместо этого спросил я.

– В коридоре. Послушай меня.

Я отвернулся и поглядел в проем, из полумрака которого выступали очертания массивного комода. По правде, я был готов уйти босым, обувь была лишь предлогом, моей самой провальной попыткой не нарушать привычный ход вещей, но Ариадна сказала:

– У них был роман.

И я застыл.

– У Стефана с контрфункцией был роман, – повторила она, не давая мне шанса ослышаться. – Отношения.

Пара новых ботинок у выхода резко стала самой далекой вещью в моей жизни. Я обернулся:

– Невозможно.

Ариадна предсказуемо молчала.

– Мы же… мы так редко видимся. Мы… – Я ошарашенно огляделся, будто эта красная комната, полная неожиданных откровений, могла объяснить их, как закадровый голос в кино.

– Когда контрфункция исполняется, встречи становятся чаще, – напомнила Ариадна. – В момент окончательного решения вы всегда рядом. Но если решение не принято, последняя встреча будет повторяться до тех пор, пока контрфункция не сделает выбор. У Стефана все затянулось. Они могли быть вместе много дней подряд. Но даже так у него не получилось убедить ее.

– Они… – прохрипел я и откашлялся. – Они любили друг друга?

– Не так, как ты думаешь.

– Я ничего уже не думаю.

И это было правдой.

Я вернулся и сел на кровать, уставившись в одну точку. Ариадна опустилась рядом.

– Для его контрфункции встречи стали важнее остального. Она не желала думать ни о чем другом. Когда Стефан понял, что он и есть та причина, по которой она не может исполниться, то сделал их встречи физически невозможными.

– Как?

– Перестал выходить из лабиринта.

Я ошалело повернулся:

– Это помогло?..

Ариадна подняла с пола бокал. Бокал-дай-себе-время-подумать, бокал-ты-всегда-задаешь-вопросы-на-которые-не-хочешь-знать-ответ.

– Через какое-то время она попала в тюрьму за финансовое мошенничество и кражи. Мы были дубль-функцией уже пару месяцев. Срок назначили небольшой, два с половиной года, но только в это время мы могли рассчитывать на нормальную жизнь.

– Став дубль-функцией… ты заперла себя вместе с ним, – медленно осознал я. – Но как… как Минотавр позволил вам?

– Это было время, когда я решала сама.

Она, наверное, не имела в виду ничего такого. Но мне под ребро будто вилку всадили и прокрутили, наворачивая мякоть.

– Встреч больше не было. Выйти она не успела. Снова начались перевозки искры. Минотавр никогда не подпускал нас к ней, все делали Феба с Константином, но Стефан стал их подозревать. Мы ждали возможности, чтобы проверить. Так что, когда Минотавр отправился в паломничество, – Ариадна посмотрела в бокал, – мы воспользовались этим. Теперь все мертвы.

Голос ее был ровным, как линия пульса на кардиограмме покойника. Ариадна встала с кровати и поставила воду на тумбочку.

– С Кристой все будет в порядке, – продолжила она. – Она борется, потому что они должны бороться. А единственный, с кем боролась контрфункция Стефана, был сам Стефан. С вами этого не случится. В момент, когда тебе покажется, что Криста сломалась, она станет сильнее всего. Этому механизму тысячи лет. Не бойся.

Я опустил взгляд. Если бы все было так просто. Если бы для этого не нужно было стать кем-то вроде нее.

– Мы виделись сегодня, – промолвил я. – Перед встречей с госпожой-старшим-председателем.

– Ты упоминал, – ответила Ариадна. – Так Криста тоже была на конференции?

– Угу. Твои самые худшие предположения на этот счет?

Ариадна промолчала. В затянувшуся паузу мне стоило вписать желаемые слова ободрения.

– Отец Кристы претендует на место Обержина в наблюдательном совете. Это о нем Влад говорил ночью с Эдленой. Он сказал, что маму включили в экспериментальную программу вместо Охры-Дей. Мару правильно понял: она действительно была работой Обержина и частью «Эгиды».

– Это будет операция на мозге?

– Наверное. По крайней мере, опухоль у мамы Кристы именно там.

– Согласно официальным заявлениям, Охре-Дей недавно удаляли аневризму. Тоже в мозгу.

По ногам моим клубился паркетный холод. Он не вязался с плескавшимся по красным доскам теплым светом из резных абажуров.

– Похоже, «Эгида» – это какой-то церебральный имплант, – наконец молвила Ариадна. – Со слов близнецов, наблюдательные советы ждали отчета по результатам проекта. Вероятно, речь о динамике состояния Охры-Дей после вживления. Без нее им придется начинать заново.

Я безнадежно пожал плечами:

– Чем бы эта «Эгида» ни была, кажется, мне жизненно важно, чтобы у госпожи-старшего-председателя все шло по плану. Потому что, если с мамой что-то случится… Криста не справится. Она никогда не будет готова.

Ариадна подошла ко мне, черным по красному.

– Операция уже назначена?

– Вроде бы. Когда-то на следующей неделе.

Сознание мое еще немного раздваивалась. Часть меня помнила Ариадну другой. Она помнила весенний дождь, затушенный о стену окурок, и как мало (до ужаса много) надо, чтобы обратиться в верность другому человеку.

– Когда он проснется? – тихо спросил я. – Она сказала?

– Вечером во вторник.

Я протер лицо ладонями.

– Два с половиной дня…

Целых? Всего? Я не знал. Ничего меня так не запутывало, как предыдущие два с половиной дня.

– И что мы собираемся делать?

– Ждать. Поговорить с ним, как только он очнется.

– Звучит здорово. Но как мы скроем от остальных, что искры у нас, а Минотавра уже лечат? Я не смогу врать. Ты не сможешь. Чем бы завтра ни закончилась встреча с Мерит Кречет, нас спалят.

– Да. Но Мерит Кречет оттянет на себя часть внимания. Попробуем этим воспользоваться.

Я непонимающе покачал головой.

– Минотавр никогда не воспринимал искры всерьез. Для него они ни цель, ни средство. В этом мы можем ему доверять. Однако он все равно что-то скрывает. Возможно, это как раз связано с «Эгидой». Соглашения о неразглашении покрывают его и близнецов, но завтра мы подпишем их же. Правда всплывет. Не думаю, что она кому-то понравится. Ольгу с Мару это может серьезно отвлечь.

Я не мог не согласиться. По всем пунктам, чего уж. Несмотря на нюансы, переговоры с госпожой-старшим-председателем прошли слишком… гладко. Это не стыковалось с тем, что рассказали Фиц с Элизой.

Я смотрел на Ариадну, а она на меня, и потому, что в ее льдистом взгляде не было ни проблеска тревоги, будто завтра даже не наступит, я сказал:

– Если бы Стефан стал Минотавром, я не попал бы в лабиринт. Ты знала?

Ариадна молчала.

– Все знают?

– Все, кто умеет считать.

Она имела в виду: это был предпоследний день кода Тесея. Предпоследний день между Минотавром и Минотавром, Эрнстом и Хольдом, когда лабиринт функционировал по правилам чрезвычайных обстоятельств, а Дедал