на пол, с издевательской кротостью пристроив голову на подлокотнике.

– Мужик этот, скверный, – опять победит?

Эдлена нагнулась к Владову лицу:

– Хватит рыскать в моих связях.

– Не могу, – выразительно приподнялся он. – Они все вокруг тебя.

Любые другие пять сантиметров между чужими лицами уже заставили бы меня выискивать созвездия на шероховатостях потолка. Но в близости этих двоих химии было не больше, чем у рядом посаженных деревьев.

Дверь ванной открылась. В стенах снова загудели трубы, нагоняя кипяток.

– Как она? – спросил я, когда Ариадна подошла к моей кровати.

Смартфон Эдлены звякнул входящим сообщением. Влад плеснул ей водки и поднялся.

– Что же машери поведала на этот раз? – Он направился к нам. – Как мыла голову в холодном ручье, потерявшись в горах на трое суток? Как прижималась к капитану трехпалубной яхты, пока вокруг били молнии и плясал тропический шторм? У нее миллион этих фотокарточных историй.

– Она плакала, – ответила Ариадна, садясь рядом.

Влад остановился, как вкопанный.

– Да не, – с сомнением протянул он. – Она смеялась. Это точно был смех.

Мне стало не по себе оттого, что я тоже так подумал.

– Был, – эхом откликнулась Ариадна. – Но у нее текли слезы.

– Как от череды отличных, искажающих первоначальный смысл шуточек, которые травят до тех пор, пока кто-нибудь не забьется в припадке?

– Как от боли.

– Я о том же!

Мы с Владом переглянулись. Не самая благочестивая солидарность в моей жизни, надо признать.

– Ей больно? – спросил я.

– Нет, – фыркнул энтроп. – Не настолько. Ее эндорфины я отпущу самыми последними. Мармозетка решила нас развести. Она знала, что мы будем ее обсуждать.

– Или у нее сдают нервы.

Влад закинул бутылку на кровать. Мое предположение с концами развеяло его курортное настроение.

– Окстись, малой. Я социальный падальщик. Такова функция всех симбионтов в этом вашем рациональном отборе. Благоухающие святоши не входят в наш жизнеподдержательный рацион. Не смей жалеть ее. Мы кошмарнули трех мужиков прежде, чем пришли за цацками, и теперь я глубоко фрустрирован, что не проверил, были ли это по-настоящему ее приемный отец, физрук и заведущий в детдоме. Для таких, как машери, совесть – словарное слово из семи букв, между собакой и соловьем. Иногда подходит для кроссворда. Снежка, поддержи меня, она же эталонная социопатка. Может, ей мыло в глаз попало?

– Я сказала то, что увидела, – молвила Ариадна. – От правды это, может быть, треть.

Я удивленно посмотрел на нее, узнав собственные слова.

– Хорошо. – Влад крутанулся в сторону ванной. – Я докажу.

– Не надо. – Я встал, хотя физически не мог преградить ему путь. – Нам есть что обсудить и без нее.

Он не повелся. Я повысил голос.

– Если это ничего не значит, и она просто разводит нас, давайте все ее проигнорируем.

Второй довод со скрипом, но подействовал. Влад повернулся ко мне, и по вспыхнувшей, но тут же исчезнувшей усмешке я понял, что подписал новое дополнительное соглашение, отпечатанное еще более мелким шрифтом, чем основной договор.

Энтроп подплыл к телевизору и выключил его. Я с облегчением сел.

– Итак, два с половиной дня. Покер? ДНД? Снежка, кстати, мы не доиграли в города.

– Астана. – Ариадна кивнула на Эдлену. – Что она здесь делает?

– Аделаида, – подхватил Влад. – У тетушки Скрижальских увели место в наблюдательном совете. Опять. Это как разводиться в четвертый раз – с каждым мужем все равно же в первый.

– Аккра. Что она делает конкретно здесь?

– Атланта. Упивается жалостью к себе и отменяет большие покупки.

– Вы что, серьезно играете в города? – уточнил я.

– И обсуждаете меня так, будто я за дверью? – фыркнула Эдлена.

Ариадна пристально смотрела на нее через всю комнату. Я знал, о чем был этот рентгеновский взгляд. Он не допускал разночтений.

– Ночью она не желала ввязываться в отношения Дедала и госпожи-старшего-председателя. Двенадцать часов спустя мы снова видим ее в нашем номере.

– Но ведь она, – простите, вы, конечно вы – в общем, она пришла задолго до нас. К Владу.

– Ночью она прощалась с ним до февраля.

Это было справедливо, но я вдруг вспомнил, с каким лицом Эдлена говорила Лаку Бернкастелю: он умеет дезинтегрировать наши модусы. Она будто просила предотвратить массовое убийство. Какими бы ни были причины ее возвращения, я полагал, что Роман Гёте являлся их центростремительной силой.

– Похоже, госпоже-старшему-председателю очень нужно это письмо, – продолжила Ариадна.

Я удивленно покрутил головой.

– Что? При чем тут?..

Эдлена Скрижальских молча сощурилась.

– По мнению госпожи-старшего-председателя, чем очевиднее чужое превосходство, тем серьезнее нужен противовес. Только так, считает она, возможна истинная оптимизация. Полагаю, это значит, что отец Кристы готовится праздновать вступление в наблюдательный совет. Но также и то, что она дала остальным претендентам возможность уравновесить шансы.

– Предположим, – не сразу согласился я. – Но при чем здесь письмо? Разве мы не отказались от этой части уговора?

– Отказались. Но госпожа-старший-председатель ясно дала понять, что у предложения нет срока годности. Мы можем вернуться в любой момент.

– Но мы ведь не вернемся? Правда?

Если в этой редакции настоящего даже Стефан не отдал Эс-Эйту письмо, я тем более не собирался ничего делать. По крайней мере, пока Минотавр не прикажет обратного.

– Значит, существует вероятность, что вернемся, – молвила Ариадна. – Значит, присутствие Эдлены Скрижальских увеличивает ее. Иной выгоды от нас я не вижу. Нам больше нечего ей дать.

Все это время гранатовое зернышко ногтя постукивало о стенку бокала. Я улавливал тонкое светлое пение стекла.

– Блестящее диалогическое расследование, – сообщила энтроп.

Влад рассмеялся:

– Очаровашки, не правда ли? – И добавил, наточив ухмылку. – Ай да Скрижальских! Ай да мастер двойной игры!

Эдлена выпрямилась в кресле.

– Дело не в том, что я готова отдать все за место в наблюдательном совете. Далеко не все. Я умею проигрывать. Но Гёте не должен попасть в него. И за это я готова заплатить много больше.

– Почему вы так ненавидите его? – спросил я, не то чтобы теряясь в догадках.

Но Эдлена, мазнув по мне взглядом, сказала:

– Я не ненавижу. Я боюсь.

Ариадну эти новости не впечатлили, но, пользуясь ее стандартной реакцией – молчанием, – я попытался зайти с другой стороны:

– Вы говорили, он умеет дезинтегрировать модусы… Что это значит?

Энтроп скривилась.

– У черт характера есть мерность. Если комбинировать их правильно, ничто никуда не перетянет, и не нужно будет тратить энергию на балансировку.

– Это как в тетрисе, малой, – подхватил Влад. – Подгоняй фигурки друг к другу, учитывая выемки, чтобы не появлялись бесячьи зазоры.

– Это даже не близко к тетрису, – раздраженно возразила энтроп. – Скорее, ты комбинируешь фенотипические признаки, но не на генетическом, а на психологическом уровне. Конкретная нейропластичность должна соответствовать конкретным проводкам.

– Ой. Да. Так намного понятнее.

Эдлена возвела глаза к потолку:

– Короче. Если ты собираешь модус, чтобы изучить все языки народов мира, нельзя класть в него черты, которые в долгосрочной перспективе сформируют расизм. Это увеличит энерготраты на проработку предвзятости и вызываемого ею сопротивления. Но вот приходит Гёте и сообщает: испанский – для маргиналов, китайский – для лицемеров. И все. Ты выкидываешь их из списка, не замечая, как внешнее иррациональное суждение