Ансельмо, съежившись, сидел за деревом, толстый стволкоторого защищал его от снега. Он крепко прижимался к стволу, руки у него былизасунуты в рукава куртки, правая рука в левый рукав, левая — в правый, головапо самые уши втянута в воротник. Если придется сидеть здесь долго, я замерзну,думал он, и, главное, без толку. Ingles велел мне дожидаться смены, но ведь онне мог знать, что поднимется метель. На дороге ничего необычного не заметно, авсе, что делается на том посту и на лесопилке, я уже хорошо знаю. Надовозвращаться в лагерь. Каждый, у кого есть голова на плечах, сказал бы, что мнепора возвращаться в лагерь. Побуду здесь еще немножко и пойду, решил он. Сприказами всегда так, слишком уж они строгие. Если что изменится, это в расчетне принимают. Он потер ногой об ногу, потом высвободил руки из рукавов,нагнулся, растер себе икры и постучал ногой об ногу, чтобы разогнать кровь.Здесь, за деревом, не так холодно, оно укрывает от ветра, но все-таки скоронадо будет встать и уйти, а то замерзнешь.

Как раз в ту минуту, когда он, согнувшись, растирал себеноги, на дороге послышался шум автомобиля. На колеса были надеты цепи, и однаослабевшая цепь шлепала. Он посмотрел в ту сторону и увидел на заснеженнойдороге машину, раскрашенную неровными мазками в зеленый и коричневый цвета;стекла у нее были замазаны синим, чтобы ничего нельзя было увидеть снаружи, адля тех, кто сидел внутри, был оставлен небольшой полукруглый просвет. Это быламашина Генерального штаба, замаскированный «роллс-ройс» выпуска тридцать пятогогода, но Ансельмо не знал этого. Он не мог увидеть, что в «роллс-ройсе» сидяттрое офицеров, закутанных в плащи, двое — на заднем сиденье, третий — наоткидном. Офицер, сидевший на откидном сиденье, смотрел на дорогу сквозьпросвет в закрашенном синей краской стекле. Но Ансельмо не знал этого. Они неувидели друг друга.

Машина промелькнула сквозь снег как раз под тем местом, гдесидел Ансельмо. Он разглядел шофера в наброшенном на плечи пончо, его красноелицо и стальной шлем; разглядел торчащий ствол ручного пулемета, который держалсидевший рядом с шофером ординарец. Как только машина скрылась за поворотом,Ансельмо сунул руку за пазуху, вынул из нагрудного кармана рубашки два листка,вырванные из записной книжки Роберта Джордана, и сделал пометку под рисунком,который обозначал легковые машины. Это была десятая по счету. Шесть уже прошлиобратно. Четыре еще там. Это было не больше, чем обычно проезжало по этойдороге, но Ансельмо не умел отличать «форды», «фиаты», «оппели», «рено» и«ситроены» штаба дивизии, которая действовала в этом районе, от «роллс-ройсов»,«ланчий», «мерседесов» и «изотто» Генерального штаба. Будь здесь на местестарика Роберт Джордан, он подметил бы, какие именно машины шли в ту сторону, исумел бы оценить все значение этого факта. Но Роберта Джордана здесь не было, астарик попросту отметил на листке из блокнота, что вверх по дороге прошла ещеодна машина.

К этому времени Ансельмо уже окончательно продрог и решилидти в лагерь, не дожидаясь, когда стемнеет. Он не боялся сбиться с пути, апросто решил, что сидеть здесь бесполезно, тем более что ветер становился всехолоднее и метель не утихала.

Но, встав и потоптавшись на месте и посмотрев сквозь снег надорогу, он не пошел вверх по склону, а прислонился к сосне с подветренной стороныи так и остался стоять там.

Мне велено ждать, думал он. Может быть, Ingles уже идетсюда, и, если я уйду, он заплутается, разыскивая меня в такую метель. Мало линам приходилось страдать в этой войне из-за отсутствия дисциплины и нарушенияприказов, так что лучше уж я подожду его еще немного. Но если он скоро непридет, я уйду отсюда и не посмотрю ни на какой приказ, потому что мне надодоставить донесение и замерзать насмерть сейчас не время — дел слишком много, инечего перегибать палку в другую сторону.

Напротив, через дорогу, из трубы лесопилки шел дым, и егозапах доносился до Ансельмо сквозь снег. Фашистам хорошо там, думал он, имтепло и уютно, а завтра ночью мы их убьем. Странно все получается, и лучше обэтом не думать. Я наблюдал за ними весь день и вижу, что они такие же люди, каки мы. Я мог бы подойти сейчас к лесопилке, постучаться в дверь, и они принялибы меня радушно, вот разве что им приказано опрашивать всех неизвестных людей итребовать от них документы. Значит, между нами стоят только приказы. Эти людине фашисты. Я называю их так, но они не фашисты. Они такие же бедняки, как имы. Не надо им было воевать против нас, а мне лучше не думать о том, что ихпридется убить.

Эти постовые — галисийцы. Я как только услышал их сегодняднем, так сразу узнал это по их говору. Они не могут дезертировать, потому чтоэто значит подвести семью под расстрел. Галисийцы бывают или очень умные, илисовсем тупицы и скоты. Я знавал и таких и других. Листер тоже галисиец, они сФранко из одного города. А любопытно, как этим постовым нравится, что в такоевремя года идет снег? У них ведь нет высоких гор, как у нас, и там всегда дождии всегда все зелено.

В окне лесопилки засветился огонь, и Ансельмо зябко поежилсяи подумал: черт бы побрал этого Ingles. У нас, в нашем краю, галисийцы сидят втепле и под крышей, а я должен жаться тут за деревом и мерзнуть, а ютимся мы вкакой-то норе среди скал, будто дикие звери. Но завтра, подумал он, зверивылезут из норы, и вот эти, кому сейчас так уютно живется, умрут, закутанные всвои теплые одеяла. Как те, которым пришлось умереть в ночь налета на Отеро,подумал он. Ему было неприятно вспоминать Отеро.

Той ночью, в Отеро, он убивал в первый раз, и теперь оннадеялся, что ему не придется убивать, когда наступит время разделаться с этимипостовыми. Там, в Отеро, Пабло ударил ножом часового, которому Ансельмонабросил одеяло на голову, и тот, почти задохшийся, ухватил его за ногу ивсхлипывал там, под одеялом, и Ансельмо пришлось на ощупь тыкать его ножом дотех пор, пока он не отпустил ногу и не затих. Ансельмо прижал его горлоколенкой, чтобы не было крику, и все тыкал ножом, а Пабло тем временем швырнулгранату в окно караульного помещения, где спали постовые. И когда вспыхнулопламя, а глазах стало так, точно весь мир пошел желтыми и красными пятнами, итут в окно караульной полетели еще две гранаты. Пабло успел выдернуть обе чекии швырнул гранаты в окно одну за другой, и тех, кого не убило в постели, убило,как только они вскочили с постели, при взрыве второй гранаты. Это было в теславные для Пабло дни, когда он точно дьявол, носился по всей провинции и ни наодном фашистском посту не могли спокойно спать по ночам.

А теперь его песенка спета, крышка ему, он точно выложенныйкабан, думал Ансельмо. Когда операция окончена и визг прекратился, семенникивыкидывают, и кабан, который теперь уже не кабан, идет искать их, уткнувшисьрылом в землю, находит и съедает. Нет, до этого у Пабло еще не дошло,усмехнулся Ансельмо. Ведь вот, оказывается, и на Пабло можно возвестинапраслину. Но что он стал совсем не тот — это верно, и что мерзости в немдостаточно — это тоже верно.