полная содрогания, дальше следует мужественное «н-да-а…» и еще более мужественный переход к новой теме.

«Ночь печальна, как мои мечты», – в юности я не умел понять этих щемящих бунинских слов, на которые Рахманинов написал музыку. «Зачем о печальном мечтать? Как странно… Мечтают о ярком, заманчивом, радостном…» Время настало, и вот я понял.

Принято думать, что разочарование помогает нашему брату прозреть. Бывает, что от него и слепнут. Мориак заметил: «Беда не в том, что атеисты отрицают Бога, а в том, что они отрицают Дьявола».

Смерть – это тот самый заговор большинства против меньшинства, который обречен на победу.

Кто сказал, что мы не знаем своего будущего? Мы не знаем только часа свидания.

Один из самых поразительных некрологов был опубликован газетой «Таймс оф Индиа». «Индийский народ скорбит вместе с Пакистаном о генерале Зия уль Хаке. Трагически погибший генерал обладал редким апломбом и коварством, демократию презирал, свободы подавлял, политических противников безжалостно уничтожил. Благодаря этим качествам ему часто удавалось брать верх».

Талант Томаса Манна был равен его самоупоению, а значит, он был великий писатель.

Есть нечто жестоко необоримое в отчуждении творчества от творца. Когда поминают Достоевского, кто думает о самом сонницей, о том, что было лишь человеке с его изнурительными страстями, болезнью, бес им самим и ничем иным? Нет, воскрешаем Ставрогина, Мышкина, Карамазовых, Грушеньку, Настасью Филипповну, великого инквизитора, шигалевщину – Федор Михайлович обозначает, по сути, лишь книги и их героев. Он растворен в них, он существует разве что для своих биографов. А в общей памяти отложились создания, а не их создатель. Может быть, это и хорошо.

Привыкли твердить с утра до вечера о гражданственной активности автора, о полемическом начале как о порохе творческого процесса. Стоит вспомнить свидетельство Манна – Гете вполне сходился с Кантом в том, что незаинтересованное созерцание и есть подлинно эстетическое состояние.

Предвестье охотничьей удачи – внезапное, необъяснимое чувство уверенности, что ты взял след. Сигнал приближающейся мысли – ждешь, как в засаде, боясь спугнуть.

Авангард служит времени, а не истине (речь – о художественной истине). Это текучее понятие, и его эстетическая локальность – его предопределенное свойство.

Четыре условия Камю, необходимые для счастья, – жить на природе, быть любимым, заниматься любым видом творчества и не иметь честолюбивых помыслов. Здесь все пленительно – и прямодушное исповедальное признание, что быть любимым важней, чем быть любящим, и жажда естественной среды, и ощущение первичности всякой животворящей энергии, и гордый отказ от честолюбия, почти непременный для нобелеата. Все вместе – трогательное сочетание столь рано обретенной им зрелости и все еще не унявшейся молодости. А смерть уже рядом, уже в дверях.

Частенько доводилось увидеть, что ненависть связывает людей гораздо прочнее, чем любовь.

Природное отношение к жизни – события, происходящие с миром и происходящие с тобой, воспринимаешь как явления природы.

Когда читаешь интервью и мемории многих прославленных людей, то и дело вспоминаешь слова Ахматовой о Любови Дмитриевне Менделеевой: «Чтоб остаться Прекрасной Дамой, ей требовалось лишь промолчать».

Юноша идет на войну, чтобы стать мужчиной. Мужчина уходит с войны, чтобы стать человеком.

Все мы хронофаги – пожиратели времени. Нет нам прощенья и оправданья.

Вы уже там, на самом дне? Слава Господу! Наконец-то у вас возникнет потребность подняться.

Раздавленная лепешка негритянского носа.

Эрве Базен в 75 лет родил ребенка. Этот мужской подвиг наполнил его клокочущей гордостью – сообщил об этом во всех интервью, но не унялся – написал роман об этом высшем своем достижении.

Опасное добродушие крупного хищника. Не раз и не два я его наблюдал в массивных кабинетах. Оно предшествовало прыжку.

Автору не стоит стесняться склонности к отвлеченному мышлению. Оно нужно не меньше, чем острое зрение.

Идея, порожденная мыслью, первым делом стремится ее ограничить и довести до фанатизма. Идея ослеплена честолюбием – каждая жаждет стать последней.

Семьдесят лет надсадного крика: все для человека! С этим паролем и озверели бесповоротно.

Вдруг наступает соблазн минимализма с его аскезой в сфере выразительных средств, с его подчеркнутыми повторами, с его торжеством ритмической схемы. Искусство эпохи пресыщения.

Поражение зла наступает тогда, когда оно от себя устает.

Два разных успеха – успех таланта и успех обучаемого человека.

Стоит вам перейти на мелкий шажок, и вы обречены на старение.

Литературный приживал, с достоинством охраняющий вход в святилище своего иерарха. Сколько их привелось мне увидеть, этих швейцаров от словесности.

Когда царский брат поэт К.Р. написал свою драму «Царь Иудейский», духовная цензура бестрепетно запретила исполнить ее на сцене, невзирая, на положение автора, на все его родственные связи. Слаб оказался царский брат против советских фаворитов.

Старая терминология и проще и зримей. Вяземский называл рифмы «двойчатками».

Не раз и не два писалось о том, как увлекалась интеллигенция Сталиным. Изысканный Юрий Энгельгардт писал, что в его лице «всемирно-исторический гений пересек нашу жизнь». Говорилось и о «всемирно-исторической энергии». Энергии у него и впрямь хватило, чтоб разобраться со своими поклонниками. Мой отец, скромный бакинский служащий, говорил мне, еще ребенку, о сталинском «косноязычии», об «убожестве» его мысли. В высоколобых интеллектуалах всегда живет подсознательное стремление к холопству и радостная готовность обосновать его теоретически. Прав Кассирер: охотней всего люди отрекаются от высшей своей привилегии – суверенности собственной личности.

Собеседник сказал, что, в конце концов, Булгаков прожил счастливую жизнь. Это утешительный вздор. Конечно, в ней было немало хорошего – упоение творчеством, любовь женщин, признание тех, кого он уважал. Но слишком много бед, катастроф, слишком много несбывшихся ожиданий. И жить день за днем во враждебной среде без всяких интеллигентских иллюзий, так выручавших его коллег! С утра до вечера быть погруженным в антиэстетический состав повседневности, в холод быта, лишенного тех традиций, без которых все, что было вокруг, для Булгакова мертвело и блекло. Даже смертельная уремия развилась под воздействием потрясений, тотального нервного истощения. В сущности, весь последний период он уже был душевно болен, боялся один ходить по улицам. Нет, грех говорить о счастливой жизни, да еще когда речь идет о человеке гедонистического склада, существовавшего в мире неорганично, в несоответствии с натурой. Бесспорно, ценой несчастной жизни он вырвал счастливую судьбу. Но это уже другая тема.

«За морем житье не худо» – лукавая проговорка Пушкина. Бедняжка! Несбыточная мечта. Хотел прибиться и к экспедиции Акима Бачурина (Иоакинфа), собиравшейся посетить Китай. Впрочем, не