Вероятно, это была та степень несвободы, которую человек ужене осознает, не чувствует, как будто перейден болевой барьер. Пробегал день заднем. Постоянная занятость и усталость глушили тоску по Тане, по МихаилуВладимировичу, по самому себе. После каждой очередной процедуры, массажа илиобычного утреннего осмотра Федор терял силы, как после обильного кровопускания.У него звенело в ушах, слипались глаза, от слабости подкашивались колени, но состороны ничего этого заметно не было.

Как-то поздним вечером вождь принимал у себя Свердлова и ещеодного человека. Они втроем пили чай в столовой. Федор дремал в соседнейкомнате, в кресле. Надежда Константиновна и Мария Ильинична давно ушли к себе.

Гость приехал из Екатеринбурга. Звали его Яков Юровский. Онмного курил и все время покашливал. Именно от покашливания Федор проснулся,как-то механически подумал, что у гостя может быть туберкулез, и хорошо быИльичу сесть от него подальше. Хотел зажечь лампу, но не стал. Надеялся, чтосумеет еще немного подремать, однако не получилось.

Дверь в столовую была приоткрыта, виднелся тонкий профильСвердлова, густая черная шевелюра, пряди волос, красиво зачесанные вверх, отолба к макушке. Юровский сидел спиной к двери. Спина была широкая, сутулая.Серый пиджачок лопался на крепких плечах. Он говорил монотонным, глухимголосом:

– Первым выстрелил я, наповал убил Николая. Потом пальбаприняла безалаберный характер. Палили долго, остановиться не могли, а когда яостановил, оказалось – почти все живы. Алексей, Татьяна, Анастасия, Ольга.Товарищ Ермаков хотел штыком добить, однако не вышло. Причина выясниласьпозднее. Бриллиантовые панцири под платьями, вроде лифчиков. Бриллиантов этихмы, Владимир Ильич, целый мешок привезли, ну и еще разные побрякушки, бумаги.Крику, визгу было много. Хорошо, в ипатьевском доме стены крепкие, подвалглубокий. Из подвала не слышно ничего. И вот что интересно: Алексей, наследник,вроде больной насквозь, да? А такой живучий парнишка оказался, одиннадцать пульпроглотил, пока наконец умер. На редкость живучий парнишка. В общем, ВладимирИльич, могу со спокойной душой доложить: дело сделано, как вы приказали, всечисто, аккуратно. Главное, вовремя. Теперь вот пусть господин Колчак ихосвобождает.

Вождь сидел так, что сквозь дверной проем, из темноты, Федоротлично видел его лицо. Он слушал Юровского очень внимательно, щурился, кивал ина последнюю фразу ответил быстрым смешком, легкой одобрительной улыбкой, какна хорошую шутку.

Федор знал наизусть это лицо, морщины, пигментные пятна,расположение медных и седых волосков в усах и короткой бородке. Когда вождьбывал деловит и сосредоточен, у него глаза сжимались до щелочек, приподнималасьверхняя губа и медленно шевелились ноздри.

– Славно, славно, – произнес он с одобрительной улыбкой, –вы молодчина, товарищ Юровский.

Федор опомнился, обнаружив, что рука его непроизвольнорасстегивает кнопку кобуры. Но как только пальцы нащупали холодную рукоять, всетело свело мощной, тугой судорогой, голову пронзила жгучая боль. Он не могшевельнуться, чувствовал чудовищное напряжение, жар, пульсацию во всем теле.Боль расходилась волнами, из центра мозга, сжимала стальным раскаленным шлемомлоб, виски, затылок.

Голоса в столовой звучали все тише, глуше. Раздался смех,потом Ленин быстро, нервно произнес:

– Нет. Глеба я вам не отдам. Вы что, в самом деле? И слышатьне хочу об этом! Товарища Бокия трогать не позволю ни в коем случае. Я личноручаюсь за него, ясно вам?

– Но насчет Урицкого вы, надеюсь, согласны? – мягко спросилСвердлов.

– Не знаю, ох, не знаю, Яков. Это ведь все не так просто, –ответил Ленин, уже спокойней. – Нужны веские доказательства, какие-тоформальные основания, нужно сначала обсудить вопрос на заседании ЦК, вынестипостановление, принять резолюцию.

– Владимир Ильич, ничего этого не нужно, – кашлянув, тихопроговорил Юровский.

– Как – ничего? Нет, вы, батенька мой, чересчур много насебя берете. Вокруг не слепые, не глухие. Объяснить придется, хотя бы Троцкому,Дзержинскому. Иначе получится скверно, слишком уж подозрительно, – возразилЛенин.

– Получится красиво, – заверил его Свердлов, – у меня естьзамечательный план.

Федор уже не слышал ничего, кроме своей боли. Перед глазамилетали огненные змеи, тело свело очередной судорогой, потом стало темно и тихо.

Он очнулся оттого, что на лоб ему легла сухая прохладнаяладонь. В комнате горела лампа. Он разлепил тяжелые веки, увидел два смутныхлица.

– Володя, у него жар, он весь пылает, – прошептала МарияИльинична, – надо срочно вызвать кого-нибудь, Гетье или Розанова. Это можетбыть тиф.

– Ты что, Маняша, типун тебе на язык! Еще не хватало нам туттифа! Вот, смотри, он глаза открыл. Федор, как вы себя чувствуете?

Агапкин не был уверен, что сумеет сейчас издать какой-нибудьчленораздельный звук. Во рту пересохло, язык прилип к небу. Мария Ильиничнапоняла по движению его губ, что он хочет пить, принесла холодного чаю изстоловой.

– Это не тиф. Не бойтесь, – пробормотал Федор, жадно выпиввсе, что было в стакане, – скоро пройдет.

– Хотите сказать, доктора звать не нужно? – спросил Ильич.

– Не нужно. Я знаю, что со мной. Это не заразно.

– Ладно вам, Феденька, – смущенно потупилась МарияИльинична, – мы не заразы боимся, мы за вас беспокоимся. Лоб у вас какраскаленный утюг, прикоснуться больно. Может, сделать уксусный компресс?

– Да. Благодарю вас.

Они вдвоем подняли Федора под руки, проводили в его комнату.Он едва волочил ноги, но все-таки мог идти. Вождь, пока вел его несколькометров, комично пыхтел и отдувался. В каморке они усадили его на кровать. МарияИльинична ушла готовить компресс.

– Все-таки что же это с вами? Чем помочь? – спросил Ильич.

Здоровье соратников было государственным имуществом.Здоровье товарища Агапкина вождь считал своей личной собственностью. Федорзаметил в его взгляде искреннюю тревогу, участие. Простое человеческоесострадание к ближнему было вовсе не чуждо Ильичу, особенно если этот ближнийприносил реальную пользу.

Следовало срочно придумать какое-то простое и достоверноеобъяснение. Вождь недурно разбирался в медицине и остро чувствовал ложь.

– Владимир Ильич, мне стыдно признаться, – пробормоталФедор, с трудом ворочая языком.

– Ладно уж, говорите.

– Я спирту выпил. Мне алкоголь противопоказан категорически,ни капли нельзя.