Вошла Мария Ильинична, положила полотенце Федору на лоб,спросила с легким вздохом:

– Так зачем же выпили?

– Сдуру. Простыл немного, решил подлечиться старым народнымсредством. Теперь вот голова раскалывается, живот болит и лихорадит.

– Правда, что сдуру, – проворчал вождь и тихо, добродушнорассмеялся, – вроде бы взрослый мужчина, доктор, знаете, что нельзя, а пьете.

– Лихорадка сильная, градусов тридцать девять, не меньше, –заметила Мария Ильинична, – стало быть, ваш организм реагирует на спиртное какна яд. Получается что-то вроде пищевого отравления.

Они не обратили внимания, что от Федора вовсе не пахлоспиртным. Они легко поверили и успокоились.

– А что, Маняша, было бы славно, если б такой вот болезнью,к примеру, заболел товарищ Луначарский, да и еще кое-кому из товарищей немешало бы, – заметил Ильич с добродушной усмешкой. – Ладно, пьянчуга,отсыпайтесь, приходите в себя, и чтобы спиртного больше ни-ни! Сам лично будуследить за вами.

Когда они вышли, Федор несколько минут лежал с закрытымиглазами, не двигаясь. Голова все еще болела, но судорог больше не было. Онсумел отстегнуть портупею, снять сапоги, раздеться, залезть под одеяло,шлепнуть себе на лоб полотенце, смоченное в уксусной воде. Из-за слабости идрожи на это потребовалось минут двадцать, с долгими передышками. Но все-такиприступ прошел удивительно скоро, как будто специально для того, чтобы неявился сюда никто из придворных лекарей.

Профессора Гетье и Розанов вряд ли поверили бы сказке оспирте. Но они никогда, ни за что не разгадали бы истинную причину странногоприступа и, не желая признаться в своем бессилии, сочинили бы для Федоракакой-нибудь сложный, пугающий диагноз, с которым невозможно полноценноработать. Кремлевским медицинским светилам вовсе не нравилось, что вождьпредпочел им, великим, безвестного мальчишку, сопляка, самозванца.

К счастью, все обошлось. Вряд ли Ильичу, а тем более егосестре, придет в голову обсуждать с кем-то и проверять алкогольную версию. Новпредь нельзя забывать об этом. Еще одного приступа не должно быть, при них, вовсяком случае.

Впервые нечто подобное случилось с Федором меньше годаназад, в ноябре 1917-го. Тогда его рука точно так же потянулась к пистолету, ируку свело судорогой. Он хотел застрелиться из-за Тани. После московских боеввернулся домой ее муж, полковник Данилов, живой и невредимый. Это означало, чтовсе кончено, надежды нет и жить больше незачем.

Не только руку, но все тело свело судорогой. Страшнозаболела голова, температура поднялась до сорока. Тогда, в ноябре, его отвезлив госпиталь и тоже сначала подозревали тиф.

Странная болезнь продолжалась трое суток. Никто изгоспитальных врачей так и не сумел поставить диагноз. Никто, кроме самогоФедора.

На этот раз все случилось по той же схеме. Федор потянулсяза оружием. Выстрелить в любого из троих, сидевших поздним вечером в столовой,было бы равносильно самоубийству.

С тех пор как Федор втайне от Михаила Владимировича ввелсебе в вену порцию препарата, цисты стали контролировать его поведение. На этоспособны многие виды паразитов. Те из них, что откладывают яйца внутри рыбы, авылупиться могут только в организме млекопитающего, заставляют рыб подниматьсяна поверхность водоемов, чтобы медведям и лисам было легче съесть их. Мыши икрысы, зараженные цистами, теряют страх перед кошками. Когда паразит находитсвоего постоянного хозяина, он не обязательно пожирает его изнутри. Некоторыевиды заботятся о том, чтобы их жилище оставалось в целости и сохранности.

Именно с этим связан эффект омоложения и оздоровленияорганизма. Крошечные древние твари проводят капитальный ремонт в доме, которыйвыбрали для себя. Сильное волнение, отчаяние, тем более желание покончить ссобой они чувствуют. Не могут не чувствовать, ибо в таких состояниях резконарушается гормональный баланс, меняется состав крови. Паразит реагирует на этокак на угрозу своей жизни и пускает в мозг дозу парализующего яда, достаточнуюдля того, чтобы рука, прикоснувшаяся к пистолету, застыла и чтобы потом долгоеще не возникало желания повторить попытку.

«Если бы я выстрелил, это было бы равносильно самоубийству,– думал Федор, лежа в темноте на своей узкой койке, с закрытыми глазами, скомпрессом на лбу, – но кого из троих я все-таки хотел застрелить?»

Самой простой и очевидной целью казалась широкая спинапалача Юровского. Он был исполнитель, аккуратный и бесстрастный. Таких всегдахватало. Исчезнет этот, на его место явятся десятки других. Не велика потеря.

Свердлов сидел боком, и ничего не стоило попасть ему ввисок. Палач был его человеком, с ним наедине долго совещался вождь, прежде чемотправить короткую телеграмму в Екатеринбург «Пора закрывать вопрос». Федорясно представил, как пуля пробивает красивую умную голову Якова Михайловича.Конечно, такая утрата куда серьезней для новой власти, но железные рядымгновенно сомкнутся, залатают прореху, и вряд ли что-нибудь изменится.

«Я мог бы или нет пальнуть в лоб Ленину? – спросил себяФедор. – Изменилось бы все. Я знаю: сейчас такую прореху им было бы залататьсложно. Этот выстрел остановил бы многие нынешние и будущие злодейства,сохранил бы тысячи, десятки тысяч жизней. Но я также хорошо знаю, что именно внего я не сумел бы выстрелить. Сто раз я повторю про себя: Владимир Ильич неспускался в подвал ипатьевского дома в Екатеринбурге. Он не расстреливалбезоружных людей. Детей на глазах у родителей. Родителей на глазах у детей. Онне добивал больного мальчика, который все никак не хотел умирать. Он мухи не обидит,он бывает теплым и заботливым, он любит кошек, детишки к нему так и льнут, он сними легко находит общий язык».

– Детишки, – повторил Федор вслух, сухими, до кровипотрескавшимися губами, – детишки.

* * *

Зюльт, 2007

– Я должен был уничтожить эти банки с цистами, сжечьтетрадь. Проклятые паразиты приносят несчастье, из-за них погиб Дмитрий. Чтотеперь будет с Соней? Я виноват, только я один во всем виноват.

Михаил Павлович Данилов сидел на диване в своем кабинете иговорил по телефону с Федором Федоровичем Агапкиным. Трубка дрожала в его руке.Агапкин молча слушал. Дождавшись паузы, попросил:

– Миша, пожалуйста, перестань орать.

Данилов вовсе не орал, говорил очень тихо. Герда стояларядом, с кружкой горячего отвара мелиссы. Она не понимала ни слова, но егоровный голос, спокойное лицо поразили ее. Если бы не сердечный приступ, она бымогла подумать, что Микки совершенно бесчувственный человек.

– Да, извини, Федор. Я сорвался, – сказал Данилов.

– Сорваться сейчас тебе или мне – это значит предать Соню,бросить ее им на съедение. Как бы ни было нам худо и страшно, мы оба должныдержаться. Прикажи своему хилому сердцу и всем прочим потрохам не болеть.Терпеть. Никто, кроме нас двоих, ей не поможет. Никто ни фига не знает, кроменас.