– Фрейлейн Лукьянофф, я не понимаю по-русски и прошу васговорить со мной по-немецки или по-английски. Чан, кресло!

Слуга вскочил и убежал. Опять заиграла музыка, первыеаккорды Девятой симфонии. Старик закрыл глаза, лицо его выразительнозадвигалось, словно он подпевал про себя.

Соня подошла к самому борту и стала смотреть на воду. Больстихла, осталась только легкая тошнота. Сырой соленый ветер трепал волосы,проникал под куртку, под свитер. Соне на миг показалось, что она уже в воде,страшный холод прожигает насквозь, дышать невозможно, сердце колотится сначалабезумно быстро, а потом все медленней, глуше. Она спрятала руки в рукава,стиснула запястья. Ледяные пальцы ничего не чувствовали.

Вернулся Чан. Вместо кресла он принес складной брезентовыйстульчик.

– Госпожа изволь, садись. Великая честь садись при хозяин,великая честь, госпожа благодарить хозяин за милость!

– Послушайте, Чан, отстаньте вы от меня, наконец, – сказалаСоня, – надоел, честное слово!

– Чан любить госпожу, Чан советуй хороший совет!

– Что ты там шепчешь, Чан? – спросил хозяин.

Слуга грохнулся на колени и заговорил по-немецки, плачущимпротивным голоском:

– Чан ничего не знай! Чан хочу как лучше, советуй хорошийсовет, Чан обожать великий хозяин, Чан предупредить госпожа, толькопредупредить, чтобы не гневал хозяин! – Он принялся ползать вокруг кресла наколенях.

Музыка заиграла громче, торжественней. Костлявые коленкиЧана глухо стучали о палубу, и стук странным образом совпадал по ритму саккордами симфонии. Это напоминало какой-то древний ритуальный танец. Беднягаплакал, стонал, всхлипывал, голова дергалась, из носа потекла тонкая струйкакрови. Соня вдруг заметила, что хозяин улыбается и размахивает руками, какдирижер.

Несколько капель крови упало на белоснежные доски палубы.Чан тут же достал из кармана салфетку и принялся суетливо вытирать пятна.Хозяин в последний раз выразительно взмахнул руками и произнес:

– Довольно. Теперь пошел вон.

На этом спектакль закончился. Чан исчез, замолчала музыка.Соня стояла, не двигаясь у борта и смотрела на воду.

– Мисс Лукьянофф, сядьте, пожалуйста, – сказал Хотпо-английски.

Соня села. Стульчик оказался слишком низкий, хлипкий инеудобный. Алюминиевые ножки шатались, брезентовое сиденье провисло.

– Мистер Хот, ваш слуга сумасшедший. Вы, кажется, тоже.Извините. – Соня поднялась и отодвинула стул.

– Браво. – Старик несколько раз беззвучно сдвинул ладоши. –Мне нравится, как вы держитесь.

Он отбросил плед, поднялся на ноги, легко прошелся попалубе. Из-под шубы виднелись джинсы и белые кеды. Он оказался довольновысоким, спину держал прямо, острый длинный подбородок надменно задирал вверх.Кадык неприятно выделялся на голой шее, и еще, у этого тощего Хота былонесоразмерно большое жирное брюхо. Оно колыхалось при ходьбе.

Из кармана шубы он достал плоскую жестяную коробку, раскрыл,протянул Соне.

– Угощайтесь. Отличные сигары.

– Спасибо. Предпочитаю сигареты.

– Я знаю, – из другого кармана он извлек пачку сигарет.

Когда он дал ей прикурить, она обратила внимание, что пальцыу него толстые и короткие, на правом безымянном перстень с крупным темнымсапфиром. Ногти на обоих мизинцах длинные, остро оточенные.

Несколько минут они молча курили, стоя рядом. Соня смотрелапрямо перед собой, на туманную линию горизонта, пыталась определить, гдекончается море и начинается небо. Хот откровенно разглядывал ее. Она бояласьповернуть голову, боялась встретить близко его жуткие красноватые глаза,зрачки, крошечные, как дырки от булавочных уколов.

Он выпустил струйку ароматного дыма и произнес задумчиво:

– Вы в отличной форме, несмотря на тяжелый стресс, на всефокусы, которые выделывали с вами Фриц и Гудрун. Это радует. Один – ноль в вашупользу.

– Что вы хотите? – тихо спросила Соня.

– Один – один. Счет сравнялся. Вы задали глупый вопрос.Самые глупые вопросы те, на которые заранее знаешь ответ. Верно?

– Да, пожалуй. В таком случае позвольте еще вопрос. На негоя точно не знаю ответа. Почему на вашем шикарном судне нет нормальных стульев?

– О’кей. Два – один в вашу пользу. Видите ли, здесь никто неможет сидеть в моем присутствии. Только на корточках. Как заключенный. Как зэк.Я правильно понял это забавное русское слово?

– Три – один в мою пользу. Теперь вы, мистер Хот, задалиглупый вопрос. Сами ведь знаете, что поняли правильно. А что, кроме вас здесьвсе заключенные?

– Почему же? Здесь все свободные, полноценные люди, отличныепрофессионалы. Капитан, штурман, матросы. Есть еще доктор и повар. Только Чан ичетверо слуг не совсем свободны, – он выпустил струйку сигарного дыма, – и несовсем люди.

– Кто же они?

– Кохобы. Вы никогда не слышали такого слова?

– Нет.

– Хорошо. Я объясню. Кохоб – нечто среднее между домашнимживотным и человеком. Они легко справляются с примитивной работой. Они преданыхозяину, исполнительны, аккуратны. Мало спят, питаются простой дешевой пищей.Конечно, у них есть и недостатки. Так сказать, побочные эффекты. Некотораяистеричность, вызванная излишним усердием, ну и еще, их приходитсястерилизовать, иначе они плодятся, как кролики.

Соня слушала и спокойно разглядывала лицо господина Хота. Насамом деле он был не так уж стар. Лет шестьдесят, не больше. Вероятно, вмолодости он страдал тяжелым фурункулезом. Шрамы на его лице напоминали следыоспы. Но вряд ли это была оспа.

– Господин Хот, вы сказали – побочные эффекты. Если яправильно поняла, эти ваши кохобы – результат каких-то опытов?

– Период опытов давно позади. За последние три тысячи леттехнология производства кохобов не менялась. Никакой химии, наркотиков, никакихновомодных фокусов вроде нейролингвистического программирования. Всего лишьискусство делать больно, не прикасаясь, одним только психологическим внушением.Механизм воздействия одинаков, но результаты разнообразны, в зависимости отобъекта. Примитивные особи легко превращаются в кохобов. У более развитыхсуществ может возникнуть агрессия либо, наоборот, тяжелое депрессивноесостояние, вплоть до суицида. Чем выше интеллектуальный уровень объекта, темсложнее прогнозировать результат. Вы, конечно, помните, как сильно у васзаболела голова, когда вы ехали в поезде с Фрицем Раделом? Вы удивились,растерялись. А сейчас – разве не заболел у вас живот, когда глупышка Чан просилвас поклониться? Вы согнулись невольно, от боли. Вы поклонились. Верно?