они с такой страстью спорили, где стоял самовар на сцене Художественного театра, из-за какой кулисы выходил дядя Ваня или Нина Заречная, что просто перешли на крик! Представьте, в одном спектакле Соню в «Дяде Ване» играла актриса Кржановская, а ей уже лет семьдесят…

– И чего? – удивленно спросил Серегин.

– Так она же, старушка эта, играет Со-ню! Понимаете?

– А-а… Соню… Ну да. Понимаю, – неуверенно протянул он. – В таком-то возрасте, уж конечно, надо бы ее, так сказать, поуважительнее, по отчеству называть. А ты чего не пьешь, Ир? Я тут, можно сказать, пью, а ты не пьешь и на вопрос мой важный не отвечаешь. Ты чего, не хочешь, что ли? – глянул вопросительно. – Нет уж не-ет, дай-ка я тебе налью, – взял бутылку и плеснул вина в ее бокал.

– Да неважно, не в том суть, Александр Васильевич, как ее по батюшке зовут! – воскликнула Ирина. – Вы бы видели, успех какой был! В зале все бывшие собрались… Губернаторы, министры…

– А вот, к слову, настроения какие в эмигрантской среде, ну, среди бывших? – оживился Серегин, посмотрев поверх ее головы, словно увидел там написанный текст.

Ирина сделала вид, что задумалась.

– Волнуются, конечно… – начала она.

«Нет, не то. Надобно ему что-либо приятное сказать», – решила она и, изобразив на лице осуждение, продолжила:

– И кругом будто нафталином пахнет. Повынимали из чемоданов кружева, платки, шали. Расшаркиваются. «Ах, вы сегодня очаровательны… княгиня, позвольте ручку».

Серегин поморщился.

– Весь год, собственно, живут ради этого дня – и те, кто в зале, и те, кто на сцене, чтобы друг перед другом покрасоваться, как в старые времена.

Серегин зло ударил рукой по столу.

Жалобно звякнули подскочившие от удара вилка с ножом. Влюбленная парочка, опасливо поглядывая на шумного соседа, поднялась и направилась к выходу. Из кухни выглянул официант.

– Шуты гороховые! – сквозь зубы процедил Серегин. – Им бы лопаты в руки да делом занять! Построить их всех и через всю Европу пешком на родину! – с яростью воскликнул он. – Пусть бы потрудились на благо трудового народа!

– Да-да, право, и я об этом, – согласно кивнула Ирина, – Им бы лопаты в руки, – опустила глаза и сжала в кулак руку под столом. – Смотрите, Александр Васильевич, кажется, дождь кончился… Может, пойдем?

– А что ж, может, и пойдем. Слышь, Ир, – Серегин решительно положил ей ладонь на запястье, поедем ко мне, а? Прям щас. Водки выпьем. Сало у меня еще осталось. И хлеб черный. За жизнь поговорим и все такое… У меня к тебе, так сказать, сильное влечение имеется. Ты хоть вроде и белая кость, а в душе, нутром чую, своя.

«Господи, – тоскливо подумала Ирина, заставив себя не убрать руку. – Неужели уже сегодня?»

Заныло сердце. К горлу подступила тошнота…

Подняла свободную руку, показывая официанту, чтобы принес счет, вытянула ладонь из-под руки Серегина и открыла сумочку.

– Э-э, не-ет! – запротестовал тот. – У нас тоже деньги имеются. Не босяк! Сам заплачу! – достал из внутреннего кармана пиджака конверт, раскрыл и полез туда за деньгами короткими, будто обрубленными пальцами с татуировкой «САША». 

* * *

Лужа, усыпанная оспинками дождевых капель, притаилась у края тротуара, томясь в ожидании жертвы. Вечер не задался. Прохожих в переулке было мало, да и те, укрывшись жалкими зонтиками и закутавшись в плащи, торопливо проходили мимо, прижимаясь к стене дома. И, как назло, ни одного автомобиля, который окатил бы смешных людишек холодной волной. И еще эта мерзкая собачонка! Уж сколько времени стоит у входной двери с задранной вверх мордой и лает, ожидая, что хозяин, от которого она же сама легкомысленно удрала во время прогулки, заметит ее из окна второго этажа и впустит в дом. Нет бы стояла на краю тротуара, тогда проезжающее авто окатило хотя бы ее. Было бы хоть какое развлечение! Да-а, скучно… Не задался вечер…

Шум мотора в конце переулка и свет фар, пронзивших струи дождя, породил надежду. Лужа замерла. Запахло бензином и удачей, хоть смышленая собачонка и спряталась за ствол столетнего каштана. Но автомобиль разочаровал: затормозил и аккуратно остановился в полуметре от тротуара. Задняя дверь распахнулась, и мужские ноги в ботинках на толстой каучуковой подошве, ступив на подножку, шагнули на бордюрный камень и тут же прошлепали ближе к дому. Затем появились женские ножки, обутые не по сезону, в изящные туфельки из золотистой замши.

– Александр Васильевич! Куда вы сбежали? Я плавать-то не умею! – послышался растерянный женский голос, и туфельки замерли на подножке. Лужа облизнулась в предвкушении легкой добычи, но мужские ботинки, потоптавшись, неохотно двинулись к краю тротуара.

– Ну, давай, что ли, руку. А то впрямь бултыхнешься – я чего твоему графу-то скажу?

Золотистая туфелька начала легкий полет в сторону тротуара и вдруг неловко, словно нарочно, замедлила движение и… решительно опустилась прямо в самое глубокое место. К ней незамедлительно присоединилась вторая.

Лужа, не раздумывая, жадно обняла женские ножки и, переполнившись восторженным волнением, раскатила улыбку от края до края.

– Ой! Александр Васильевич! Право, какой вы неловкий! Как же я домой-то пойду?

Мужские ботинки засуетились – в какой-то момент луже даже показалось, что ей удастся поближе познакомиться и с ними, но мокрые туфельки шагнули на тротуар.

– Ведите теперь меня к себе туфли сушить! – недовольно сказал женский голос.

– Высушим, все высушим, в лучшем виде, – послышалось радостное мужское бормотание… 

* * *

Распахнувшая дверь горничная Лили обмерла. На пороге стояла графиня Тарнер в расстегнутом, намокшем от дождя пальто и… огромных черных мужских сапогах. С трудом поднимая ноги и придерживаясь рукой за стену, графиня прошла в прихожую, оставляя на полу мокрые следы.

– Привет! – энергично подняла согнутую в локте руку, сжатую в кулак. – Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Дома, надеюсь, никого? – качнувшись, снова оперлась о стену. – Что такое?! Почему стены качаются? – хихикнула и, ухватившись за плечо Лили, попыталась вытащить ногу из сапога.

– Со стенами еще и не такое бывает, – Лили весело глянула на хозяйку, – когда граф из дома уезжает.

– Да-а! Парижский воздух пьянит! – отпустив плечо Лили, взмахнула рукой Ирина, а затем, уперлась руками в стену и попробовала выпрыгнуть из сапог. Попытка оказалась неудачной. – Вот и я, – подрыгала ногой и все-таки стряхнула один сапог, – перегуляла сегодня… чуть-чуть… – повернулась лицом к Лили.

Та понимающе закивала, опустилась на колени и стащила второй сапог.

– Позвольте спросить, мадам, что произошло с вашими туфельками? – горничная, держа сапог в вытянутой руке, огляделась по сторонам, соображая, что с ним делать.

– Туфельки? – Ирина потерла лоб ладонью, пытаясь сосредоточиться. – Мои туфельки… любимые… – ее голос дрогнул. – Их зажарили… и съели, –