не радуешься? – Он изобразил веселость на лице. – Разве не ты просила меня организовать поездку в Россию?

– Николяша… – выдохнула она.

– Вот, держи, – протянул конверт.

Ирина схватила конверт и прижала к груди. Потом, словно опомнившись, бросилась к столу и вытряхнула содержимое. Так. Паспорт, билеты на поезд, какие-то бумаги на английском…

Николя, глядя с улыбкой, тоже подошел к столу.

– Смотри и запоминай, – сказал небрежно. – Теперь ты сотрудница американского благотворительного фонда. Зовут тебя Зинаида Блюмендорф. Привыкай к имени, – сделал паузу. – Так вот, дорогая Зинаида, – вытянул шею и посмотрел на бумаги из-за ее плеча. – Вот здесь, на этом листе, твоя биография и сведения о фонде и его руководителях. Выучи и сожги, – указал головой в сторону камина. – Билет до Берлина. Поезд отходит сегодня вечером в десять, – посмотрел на часы. – В Берлине ты присоединишься к делегации Соцрабинтерна, – заметив вопрос в глазах жены, пояснил, что сокращение расшифровывается как Социалистический Рабочий Интернационал, который, кстати, был создан три года назад в Гамбурге. – Впрочем, – улыбнулся, глядя, как Ирина, опустившись на стул, положила руки на колени и, словно прилежная ученица, внимательно слушает, – подробные сведения ты найдешь в справке. Из Берлина поездом отправишься в Советский Союз. Надеюсь, ты помнишь, что именно так называется теперь твоя Россия?

Ирина кивнула.

– Билет до Москвы получишь уже вместе с другими членами делегации, – продолжил Николя. – Постарайся там управиться за несколько дней, не рискуй, когда все закончишь – скажись больной и уезжай. Запомнила? Вот так-то, – внимательно посмотрел на нее. – Ну что, – улыбнулся, – слово-то скажешь или так и будешь молчать, «как золото»? – перешел на русский язык.

– Спасибо, – сказала она так тихо, что Николя с трудом ее расслышал. – Спасибо, – поднялась со стула и приблизилась к мужу. – Я уже, право, и не надеялась.

– Да-а, – протянул Николя довольным голосом. – Это было не просто. Пришлось потрудиться. Но, – снова заговорил по-русски, – «под ленивый камень вода не протечет».

– Конечно, милый, – наконец заговорила Ирина, – вода протекает только под трудолюбивый камень, – бросилась мужу на шею. 

* * *

Вернувшийся с вокзала Николя подошел к телефону и набрал номер.

– Она поехала… Делайте все, как договорились, – сказал он и повесил трубку.

4

Поезд, замедлив ход, словно крадучись, подбирался к Москве. Ирина стояла в коридоре вагона и смотрела в окно, за которым проплывали деревянные домики, укутанные цветущими деревьями.

– Товарищи! Через тридцать минут поезд прибывает в столицу Советского Союза! – Розовощекая, улыбчивая проводница обходила одно за другим купе международного вагона, полностью занятого членами делегации, и везде старательно повторяла одну и ту же заученную фразу на русском, немецком и английском языках.

В вагонных купе началась оживленная суета, и не только из-за того, что многие впервые посещали загадочную Страну Советов, но и потому, что вдруг выяснилось: вещи, извлеченные из чемоданов за нескольких дней пути, никак не умещаются обратно.

– Подъезжаем! – радостно сообщил Ирине, выйдя из соседнего купе, сухонький общительный старичок-француз, постоянно пребывавший в благостном настроении и оттого напевавший себе под нос арии из опер, хотя, может быть, причинно-следственная связь была противоположной. – Тридцать минут – это, считайте, почти приехали. Так-то вот. Вы, мадам Зинаида, в Москве-то раньше бывали? – уже в который спросил, глядя по-стариковски бесцветными глазами.

– Доводилось, мсье Поль, – смирившись с его простительной для почтенного возраста забывчивостью, улыбнулась Ирина. – Еще в детстве вместе с родителями. Впрочем, я была совсем маленькой, поэтому мало что помню. Разве что несколько слов по-русски.

Старичок слушал внимательно, будто в первый раз.

– У меня, знаете ли, прабабка родом из Смоленска, – в который раз повторила Ирина заученную версию, достала длинный мундштук и папироску из сумочки и, извинившись, прошла в тамбур, где уже стояли двое – Фридрих, высокий, худощавый, рыжеволосый, шумный немец из делегации, бесцеремонно подсевший к ней еще в первый день пути в вагоне-ресторане с категоричным заявлением, что в обществе такой очаровательной фрау готов ехать хоть до Китая, и русоволосый, безбровый мужчина средних лет с немного одутловатым лицом и настороженным взглядом, появившийся в вагоне сразу после пересечения границы, имени которого она не знала.

Ирина кивнула мужчинам и закурила, поглядывая в окно и чувствуя нараставшее внутри волнение от предстоящей встречи с Москвой.

Всю дорогу от Берлина она старалась не вступать в разговоры, сторонилась общества малознакомых людей и предпочитала больше слушать, чем говорить, тем более что слушать было интересно, особенно в вагоне-ресторане, где закипали жаркие споры на английском, французском, немецком и испанском языках, только последний из которых она знала недостаточно хорошо. Хотя она всегда садилась где-нибудь в уголке, но незаметной оставаться не удавалось: одинокая молодая женщина всегда предмет смелых фантазий мужчин, которые обычно приравнивают отъезд из дома к временному расторжению семейных уз.

Разговор в тамбуре шел на немецком, причем русоволосый, хотя и говорил свободно, все же допускал интонационные ошибки, свидетельствовавшие, что немецкий не его родной язык.

– Послушайте, герр Моисеев, – обратился к собеседнику Фридрих. – Давайте спросим фрау Зинаиду, пусть она скажет свое мнение, – жестом пригласил поучаствовать в разговоре Ирину. Она вопросительно посмотрела на немца, отметив быстрый, оценивающий взгляд Моисеева.

– Мы, фрау Зинаида, тут спорили о моральном аспекте смертной казни, – попытался пояснить суть беседы Фридрих, однако был бесцеремонно прерван русским оппонентом.

– Нет! – категорично заявил тот. – Речь шла не просто о моральном аспекте смертной казни, а о смертной казни как высшей форме революционной защиты от индивидуальных политических противников и о массовом терроре как необходимом инструменте классовой борьбы.

– Какой серьезный разговор! – удивленно воскликнула Ирина. – И что же? Господа хотели бы знать мнение женщины? – поправила волосы и кокетливо улыбнулась, потому что знала: ей идет короткая стрижка, сделанная в Париже за несколько часов до отъезда.

– Да-да! – кивнул Фридрих, глядя восторженно.

На лице Моисеева, засунувшего руку в карман галифе, появилась скептическая улыбка.

Ирина, не спеша, извлекла папироску из мундштука и аккуратно затушила. Хотя вступать в спор не хотелось, однако простить скепсис в глазах было невозможно.

– Что ж, – начала говорить, покручивая мундштук, – насколько мне известно, революционная мораль предполагает отсутствие наказания за убийство и насилие, если таковые совершены ради достижения «общей цели» или «общественного блага» и исходят из так называемой «политической целесообразности», – бросила вопросительный взгляд на Моисеева, который нехотя кивнул, – и тем самым в корне отличается от общепринятой морали христианской.

– Мы в Бога не верим! – язвительно заметил Моисеев. – У нас вера другая. В светлое будущее всего человечества, и его благо для нас выше интересов отдельных людей и класса эксплуататоров, – глянул с вызовом.

– Надеюсь, несмотря на распространение в Советском Союзе