– Ох, уж эти парижане! – Лили сочувственно покачала головой. – Такие гурманы. Мы, бургундцы, себе никогда ничего подобного не позволяем.

– А почему вы спрашиваете, Лили? Вам что, – Ирина икнула, – не нравится моя обувь? – придерживаясь за стену, двинулась в сторону своей комнаты. – Так это я только что от… – остановилась, вспоминая, – от господина Пу… – снова икнула, – …аре. Это, – повернувшись, указала пальцем в сторону сапог, вокруг которых уже образовалась лужица, – новинка его дома моды, – задумалась на мгновение, – сапоги «а-ля рюс», – продолжила перебираться в направлении комнаты. – Попомните меня, Лили, такая мода еще захлестнет весь мир!

– Да разве вас забудешь! – весело щебетала та, помогая хозяйке добраться до комнаты и легонько подталкивая в сторону кровати.

– Нет, Лили! – вывернулась Ирина. – Сначала в душ! В душ, в душ, – заторопилась она и, уже распахнув дверь в ванную, вдруг повернулась к прислуге и, жалобно всхлипнув, проговорила тоненьким голосом: – Я так устала сегодня. Так смертельно устала…

– Может быть, мадам помочь? – В голосе Лили прозвучали сочувственные нотки.

– Ступайте, Лили, – отмахнулась Ирина. – Я сама. Все самое важное в жизни я всегда делаю сама. Са-ма! – строго повторила она и, покосившись на свое отражение в зеркале, заявила по-русски: – Глаза б мои на тебя не смотрели!

– Что прикажете делать с… – Лили кивнула в сторону прихожей.

– Положите в какую-нибудь коробку, – приказала Ирина и, усмехнувшись, добавила: – И обвяжите ленточкой! Лучше красной. Я должна их вернуть, – принялась стаскивать с себя одежду.

– Господину Пуаре? – не выдержав, рассмеялась Лили.

– А то кому же, умница ты моя! Ему, родимому… – по-русски сказала Ирина и, заговорщицки взглянув на горничную, поднесла указательный палец к губам: – Надеюсь, все это, – неопределенно повела рукой, – останется между нами?

– О чем вы, мадам?! – Выражение лица Лили говорило о том, что с такой просьбой можно было вовсе не обращаться. – Женская солидарность…

– Ой, только умоляю… – Ирина наморщилась, как от внезапной зубной боли, – только не надо про солидарность и этих… – снова перешла на русский: – соединяющихся пролетариев, – опустилась на край ванны и жестом приказала Лили выйти.

Горничная, бросив на нее встревоженный взгляд, торопливо подобрала с пола одежду и вышла, тихонько прикрыв дверь.

– Выбросите все на помойку, Лили! – услышала из-за двери. 

* * *

– Тушкевич, Мальцев – в Москве… профсоюзы… Яков Ракелов, однофамилец, с родинкой, – чекистский начальник… Ракелов… Невероятное, безумное совпадение… Жестокая насмешка судьбы… Тушкевич – со всеми связь держит, – шептала она, подставляя голову и плечи под тугие струи воды и изнемогая от желания скорее очиститься, избавиться от тошнотворного сладковатого запаха одеколона, въевшегося в кожу. Она плакала, радуясь тому, что узнала их имена, и еще потому, что Серегин, разморенный водкой, вдруг уснул, только и успев обслюнявить ей лицо, плечи и грудь и перепачкать юбку.

– Тушкевич, Мальцев – в Москве… профсоюзы… Яков Ракелов, с отметиной, – чекистский начальник… Тушкевич – со всеми связь держит, – все шептала и шептала она и изо всех сил терла себя губкой.

Уже лежа в кровати, свернувшись, как в детстве, калачиком, она, помимо желания, снова и снова перебирала в памяти события последнего вечера. Ее подташнивало, ведь такого количества русской водки она не пила никогда. Да еще папиросы… Как хорошо, что Николя вернется только завтра и не надо ничего объяснять. До сих пор невозможно поверить, что у нее все получилось. Случайное стечение обстоятельств? Нет. Наверное, кто-то ей помогает. На небе… Или в преисподней… Кто бы мог подумать, что заветным ключиком неожиданно окажется небольшое родимое пятнышко на ее щеке? И Серегин вдруг вспомнит своего дружка с родимым пятном на лице. Похожим на насосавшуюся пиявку. Это помнит она.

«Слышь, Ир, ты не поверишь, у меня дружок, так сказать, боевой, вот у него, ну, тако-ое пятно на морде! Ночью ежели встретишь – кондратий хватит!» – все еще звучал в ушах голос Серегина.

Вцепившись в эту ниточку, она уже не отпустила ее.

«Небось, все друзья растерялись по жизни?»

«Не-е, нас, дружков закадычных, четверо, ну, не разлей вода. Всю революцию вместе. С самого семнадцатого, и Гражданскую. И все живы остались. В Бологом сдружились»…

«Бологое, Бологое, ты далекое такое…» – опять этот глупый стишок! И пусть! Сегодня ночью включился часовой механизм, неумолимо отмеряющий остаток их жизни. И этот механизм уже никто не сможет остановить. Никто. Даже она сама. И пусть ей гореть в аду… Но эти выродки попадут туда раньше!

…Поднялась с кровати и, рванув на себя раму, распахнула окно. В комнату ворвался холодный влажный воздух. За окном деревья жаловались друг другу на непогоду. Звезды успевали лишь одним глазком взглянуть на влажную от дождя землю и тут же испуганно прятались от ветра в мятые серые тучи. Сена, как натянутая струна, дрожала, предвкушая прикосновение рассвета…

– Бологое, Бологое…

3

Весна пришла в Париж неожиданно и смело. Растолкала тучи на небе, освобождая дорогу живительным солнечным лучам, которые ласковыми прикосновениями пробудили траву, листья деревьев и цветы, разом брызнувшие ярким разноцветьем на бульварах и в горшках под окнами домов и пропитавшие воздух ароматом возрождения. Вместе с природой словно ожили люди, заполонившие набережную Сены и сквер за Нотр-Дам. Ирина стояла у распахнутого окна, вдыхая весенний воздух, пришедший на смену валериановому запаху зимней тоски и безысходности. Услышала сзади шаги Николя и обернулась, всматриваясь в лицо мужа.

– Знаешь, дорогая, – бодро сказал тот, приблизившись и будто продолжая прерванный мгновение назад разговор, – я только сейчас понял, почему ты так любишь подолгу стоять у окна.

Ирина глянула вопросительно.

– Все оттого, что ты, любовь моя, в другой жизни была птицей.

Ирина посмотрела удивленно.

– Редкой птицей, – добавил он.

Ирина грустно кивнула.

– А птицам непременно нужны небо и простор. Непременно. Поэтому сейчас, в человеческом обличии, ты мучаешься из-за того, что вынуждена находиться в замкнутом пространстве клетки, из которой хочешь вырваться, хотя, наверное, вовсе не уверена в том, что за ее пределами станешь свободней.

Ирина неопределенно повела плечами.

Николя обнял ее.

– Допускаю, – продолжил он, – что тебе не столь важен сам процесс полета, сколько его гипотетическая возможность, – глянул с хитринкой. – Только имей в виду, милая, дверца твоей клетки всегда открыта, – прижал Ирину к себе. – Ты все еще хочешь поехать в Россию?

Ирина, всхлипнув, уткнулась ему в плечо.

– Ну-ну-ну! Что такое? – Николя встряхнул ее за плечи. – Разве можно перед дорогой так раскисать?

Она вскинула голову, не веря, что правильно его поняла.

– Собирайся, собирайся, – улыбнулся Николя. – А то передумаю и никуда не отпущу!

– Николя, – едва смогла выговорить она, глянув глазами, полными слез.

– Что же