— Значит, есть и еще одна версия? Ограбление?…

— Ну не думаю, что это именно тот случай, —успокоил Никиту Калинкин. — Все дело в этой, мать ее, грузинской крале.

— Ты полагаешь?

— Я знаю. Материала на нее достаточно. Такая застрелитьсебя не позволила бы ни при каком раскладе. Мало того что боевые характеристикипревосходные, она еще и мастером спорта по стендовой стрельбе была. А о такойневинной вещи, как дзюдо, я и вовсе промолчу. Дорого она стоила, дорого, этадамочка… Три предотвращенных покушения на подопечных, не баба, а голливудскийбоевик. И чтоб такая позволила вплотную приблизить к своему виску пистолет…Вплотную, заметьте, вплотную… И спокойно наблюдала, как ей разносят башку… Это,извините, туфта.

После этого устраивающего абсолютно все стороны заявленияразговор плавно сместился к теме женщин вообще. Женщин, всю прелесть которых несмогла скомпрометировать даже такая вопиющая частность, как Эка Микеладзе.Женщины-то, обильно политые коньячишкой, и подрубили бедолагу Калинкина. Онзаснул на полуслове, в обнимку с присмиревшим Цыпой, а Митенька и Никита плавнопереместились на кухню.

— Вот и все, — констатировал Митенька. — Воти все дело, Кит. Не такое уж сложное. Неприятное, конечно… Особенно для твоегошефуле. Но не сложное.

— Ты полагаешь?

— Я? Я к нему касательства не имею. У меня своихтухляков полно. Вот только он тебе не все сказал, Никита.

— Не все? — Никита насторожился. Больше всего емухотелось забыть о Мариночке навсегда. Захлопнуть за ней дверь и забыть.

Жаль только, что Корабельникоff всегда будет напоминать оней. Но и с Корабельникоffым все теперь было предельно ясно. Не сегодня завтра,выйдя из алкогольного клинча, Kopaбeльникoff уволит Никиту к чертовой матери.Но тогда… Тогда ему придется уволить и весь мир в придачу. Потому что весь мирбудет напоминать Корабельникoffy о покойной жене. Так обычно и бывает с людьми,погребенными под обломками абсолютной любви. Кто бы мог подумать, что пошлая ициничная двустволка Мариночка утянет Корабельникоffа в абсолюты?…

— Тут не все так просто, Кит… Видишь ли… Этой твоей…или его… уж не знаю как… Этой Мариночки не существует…

— То есть как это — не существует?

— А вот так. По грузинке они собрали все, что могли,включая информацию о детских и юношеских годах у подножия горы Мтацминда. А вотМариночка… О ней не известно ничего. То есть — вообще ничего. Ни родственников,ни родителей. Никого, кто мог бы, заливаясь горючими слезами, поведать о том,как она училась в школе и как рыбок разводила. Правда, о последних двух годаххудо-бедно удалось наскрести, а все остальное — тайна, покрытая мраком. Какбудто она не существовала никогда, а потом вдруг материализовалась. Таксказать, в половозрелом возрасте. Вот так-то…

— И что последние два года?

— Работала в разных кабаках, все больше нераскрученных.Львиную долю, конечно, сожрал этот самый… — Митенька щелкнул пальцами,вспоминая.

— «Amazonian Blue», — подсказал Никита.

— Во-во… Тамошние латиносы тоже кое-что шепнули на ухо…Мариночка не зря Лотойей-Мануэлой называлась… Тьфу ты… Имечко… Язык сломатьмолено… Фишку в испанском она рубила — будьте-нате…

— Ну и что? Это преследуется в уголовном порядке?

— Да нет, в знании языка ничего криминального нет…Невиннее вещи и придумать невозможно… А вот когда знание языка скрывается… дапричем без всяких на то оснований… Ты что по этому поводу думаешь?

Никита пожал плечами: он ничего не думал по этому поводу. Онвдруг вспомнил ресторанную коронку Мариночки — «Navio negreiro». Уж оченьстарательно она выговаривала испанские слова, до отвращения старательно. Они итогда показались Никите записанными русскими буквами на обрывке бумаги итщательно зазубренными. Но человек, знающий язык, никогда не будет практиковатьтакой метод запоминания… Никогда.

— Это кто же вам настучал? Про язык?

— Во-первых, не мне. Во-вторых, латиносы и настучали.Она никогда не общалась с ними на испанском, они даже не подозревали, чтодевица его знает… А потом она сорвалась. Не выдержала… Ответила на какую-то ихсальность. Причем на сленге. А чтобы знать сленг, нужно в нем повариться.Видать, варилась она прилично, уж очень неизгладимое впечатление на этихмузыкантишек произвела…

Да, что-что, а производить впечатление Марина-Лотойя-Мануэлаумела. И Корабельникоff, скорее всего, был далеко не самым первым в списке,сраженных наповал.

— Твой-то хмырь… Хозяин… Видать, тоже попался. То-токопытами землю рыл.

— В каком смысле? — удивился Никита.

— В общем, с его подачи… Или по его личной просьбевышестоящему начальству… Через какие-то влиятельные руки переданной… Короче,дело остановлено в той стадии, в которой остановлено. Закрыто, одним словом.

— Вот уж не думал, что следствие так сговорчиво…

— Да не в следствии дело… Выводы однозначны, так чтоникто на горло расследованию не наступал. Убийство, самоубийство, любовнаябытовуха, такое случается… Просто много чего еще можно было нарыть…

— Чего, например?

— Например, тебя… С твоей ночной экскурсией… Как бы тывсе объяснил, если бы тебя за задницу прихватили?

— И весь улов?

— Наверняка не весь… И мертвая женушка поведала бы осебе гораздо больше, чем живая… Но я вот что думаю: он просто не хотел ничегознать о своей жене… Корабельников… M-м… сверх того, что узнал. Но и этого емухватило. А разрушать светлый образ дальше… И потом это чертово колье…

— А что — колье?

— Ты понимаешь… Ведь оно всплыло только в показанияхего секретарши…

— Нонны Багратионовны?

— Уж не знаю, как там ее зовут…

— А почему это она его упомянула?

— Ну откуда же я знаю?… На каком-нибудь банальномвопросе споткнулась… По типу «что вы знаете об отношениях супругов…».

Вот оно что… Значит, следователь Кондратюк не случайноперемывал камешки в тазике, кладоискатель, мать его за ногу… Значит, НоннаБагратионовна расстаралась. Не удивительно, если и стишки присовокупила… этого…как его… Филиппа Танского… Ай, Нонна-Нонна, ненависть к Мариночке оказаласьсильнее любви к Корабельникoffy. Ну, да ненависть всегда сильнее любви, всегдарумянее, тут и удивляться ничему не приходится…

— Но самое интересное… Самое интересное как раз то, чтосам Корабельников о колье и не заикнулся. Пока у него напрямую не спросили… Ужне знаю, может запамятовал… Может, для него двести пятьдесят тонн потерять —это все равно что два рубля на общественный сортир потратить… Но…

— Да ладно тебе, Митенька… Человек в таком состоянии…Он ведь действительно ее любил.