— Что? Что вы сказали, Никита?

Занятый своими мыслями, он даже не заметил, как изменилась влице секретарша. Звездчатый анис, белый мускус и даже иланг-иланг, такнастойчиво выпиравшие из Нонны Багратионовны, стушевались и поникли, а за нимиследом потянулись бергамот, шафран и ваниль. Теперь Нонна Багратионовна пахлане разухабисто-заголенными кварталами Амстердама, а спертым библиотечнымхранилищем.

— Что? — еще раз повторила Нонна Багратионовна.

— А что? — удивился Никита.

— Откуда вы знаете этот… м-м… стих?

— Это Мариночка… Она как-то прочитала его мне… А я вот…запомнил…

— Странно…

— Что именно?

— Странно, что безмозглая певичка… какая-толегкомысленная фря… процитировала вам Филиппа Танского.

— А кто такой Филипп Танский?

Глупый вопрос, тут же посчитал про себя Никита, навернякаэто один из любимчиков Нонны Багратионовны, растущий на соседней грядке сГийомом Нормандским. Столько лет работая у Корабельникоffа на хлебной должностисекретарши, Нонна так и не смогла отказаться от своего голоштанного, но такогоупоительного научного прошлого.

— Кто такой? Средневековый поэт. А… почему она вдругвам его прочитала, этот стих?

— Не помню. Наверное, был повод.

— И на кого же она намекала?

— Что значит — намекала?

— Ну… Подобные стихи всегда аллегоричны… О ком выговорили с ней?

— Я бы не хотел… Нонна Багратионовна… — и до этого разговорне нравился Никите, а теперь разонравился и вовсе. Если уж кто и похож былсейчас на гиену, так это сама Нонна, питающаяся падалью воспоминаний.Средневековых и не очень.

— Да, наверное… Не надо бы… В такой день… А полныйтекст знаете? — секретарша не удержалась и хихикнула.

— Откуда?

— А напрасно… Иногда нужно прикладываться к грудимировой культуры, милый мой Никита… Хотите послушать?

Никите было все равно, полная версия стиха, так же, как икраткая, уже не могли вдохнуть жизнь в мертвую Мариночку, но НоннаБагратионовна… Нонна Багратионовна расправила грудь, прочистила горло ивыдохнула прямо в лицо Никите:

В ней совмещено

Естество мужское —

Диво-то какое! —

С женским естеством.

Так что мы зовем

Эту тварь двуполой.

Всякою крамолой

Этот зверь чреват.

Адский в нем разврат.

Человек растленный

В образе гиены.

Для нее двойник-

Пакостный блудник.

Похотлив, как шлюха.

Только твердость духа

Мужеская в нем.

Баба в остальном,

Он везде и всюду

Предается блуду…

Закончив декламацию, Нонна Багратионовна победоносноуставилась на Никиту.

— Ну что скажете, молодой человек?

— Я под впечатлением, — вытягивать из себя словаприходилось клещами. Больше всего Никите хотелось уйти, остаться наконецодному. Или — не одному, но уж не с Нонной Багратионовной, во всяком случае.

— Да-а… Если бы она рискнула прочитать это мне… Хотя быфрагментарно… Хотя бы четыре строки, вырванные из контекста… Я бы сразу еераскусила… Нет, не может, не может человек удержаться. Все только потому илюбят загадывать загадки про себя, что втайне мечтают быть разгаданными…

* * *

…Разгадать эту загадку, впрочем, не составило особого труда— даже следствие по делу об убийстве М.В. Палий в этом преуспело. Во всякомслучае, все стало ясным на вечерних мужских посиделках с Митенькой и БорейКалинкиным. Никита влился в компанию, когда Левитас и Калинкин уже приняли нагрудь изрядное количество коньяка.

— Вы знакомы, Боря? — спросил Митенька уКалинкина, кивая на Никиту.

— Физиономия внутреннего протеста не вызывает… Вродевиделись… По отпечаткам пальцев определил бы точнее.

Никита даже поежился: теперь он часто думал об отпечаткахпальцев. Где их было полно — так это в квартире Корабельникоffа. Но, с другойстороны, он честно признался в этом следователю.

— Никита Чиняков, мой друг… И к тому же… Тебе будетинтересно, Боря… Он — личный шофер Корабельникова.

— Да ну! — лениво удивился Калинкин. — Надоже, как тесен мир. Читал, читал ваши показания… Легко отделались, доложу я вам…При другом раскладе… Не столь очевидном… И-эх… Не пили бы вы здесь коньячок. Аменя ваш Корабельников достал, если честно… Тот еще тип…

Никита хотел ввернуть что-то приличествующее случаю, что-тотипа: «Если бы у вас погибла жена, вы бы еще не таким типом предстали». Хотелввернуть — и не ввернул. Вместо этого он опрокинул в себя полную рюмку коньякаи светски спросил:

— Ну и как продвигается расследование?

— А вы, значит, не в курсе дела? Расследование,собственно, уже завершилось. Да и копать там особо было нечего, скажу я вам.

— Значит, нечего? — не унимался Никита.

— Вот только не хватайте меня за язык, — Калинкиносклабился. — Дело уж больно щекотливое. С душком-с, знаете ли… Комуугодно челюсть набок свернет…

Под «кем угодно» Калинкин явно подразумевал Kopaбeльникoffa.

— Шеф-то ваш как? Оклемался?

— Он в порядке, — соврал Никита.

С Корабельникоffым все было не в порядке. Далеко не впорядке. После смерти Мариночки он потух и почти совсем отстранился от дел,переложив их на плечи вице-директоров. В квартиру на Пятнадцатой он так и невернулся и почти все время проводил в загородном особняке во Всеволожске. Отуслуг Никиты он тоже отказался, сам гонял свой джип, изредка припарковывая е??оу «Amazonian Blue» — места, где впервые встретился с Мариночкой. И раз в неделюобязательно звонил Никите и бросал в трубку хриплое: «Приезжай».

Вслед за «приезжай» следовала пьяная ночь в особняке.Вернее, абсолютно трезвая, стылая и окаянная ночь.

Корабельникоff не пьянел. Точно так же, как не пьянел самНикита в первые месяцы после смерти Никиты-младшего. Корабельникоff же непьянел фатально, он мог вливать в себя дикое количество водки, виски и слегкаразбавленного спирта, приправляя все это коллекционным вином (бешеные сотнидолларов за одну-единствен-ную вшивую бутылку) — и все равно, смотрел на Никитутрезвыми больными глазами. Никита старался держаться, манипулировал ссодержимым рюмок, — только бы не свалиться с копыт, — и молчал. Емунечего было сказать Корабельникоffу, ну, не банальные же соболезнованиявыражать, ей-богу!