– Не гарантирую, что вы его там найдете, – сказал он. –Брауэру, сами понимаете, никто не спешит давать место, так что с деньгами унего, по-моему, негусто.

– Что-то меня резануло в этих словах, – признался намДжордж, – но я промолчал. Было в Гриэре что-то самодовольное, высокомерное, иказалось незаслуженным, что именно он располагает пусть даже такой скуднойинформацией о Генри Брауэре. Я поднялся, и вдруг у меня непроизвольновырвалось:

– Вчера ночью я был свидетелем того, как Брауэр пожал лапушелудивой дворняге. Через пятнадцать минут собака сдохла.

– Правда? Как интересно. – Гриэр удивленно вскинул брови,словно сказанное не имело никакого отношения к теме разговора.

– Я направился к выходу, – продолжал Джордж, – но раньшеоткрылась дверь, и на пороге возникла секретарша Гриэра.

– Извините, вы, кажется, мистер Грегсон?

– Да.

– Только что позвонил мистер Бейкер. Он просил вам передать,чтобы вы незамедлительно прибыли по адресу: 19-я стрит, дом № 23.

– Я вздрогнул, – признался нам Джордж, – я ведь совсемнедавно, утром, заходил туда, но Дэвидсон еще спал. Я направился к дверям, аГриэр преспокойно погрузился в «Уолл-стрит джорнэл», попыхивая трубочкой.Больше я его не видел и, знаете, как-то не жалею об этом. Я ушел со смутнымощущением чего-то страшного – чего-то такого, что никогда не примет очертанияреального страха, связанного с конкретным предметом, – слишком это всечудовищно, слишком невероятно, чтобы подходить с обычными мерками.

Тут я прервал его повествование:

– Помилуйте, Джордж, уж не хотите ли вы сказать нам, что вашдруг Дэвидсон был мертв?

– Именно так, – последовал ответ. – Я прибыл туда почтиодновременно со следователем, который констатировал смерть от коронарноготромба. Через шестнадцать дней Дэвидсону должно было исполниться двадцать тригода.

Почти неделю я убеждал себя: это всего-навсего роковоесовпадение, о котором лучше забыть. Меня мучила бессонница, и даже мой добрыйдруг «Катти Сарк», врач, был бессилен мне помочь. Я говорил себе: надоразделить выигрыш между тремя участниками и забыть о том, что Генри Брауэроднажды ворвался в нашу жизнь. Не получалось. Я выписал чек на соответствующуюсумму и отправился по адресу, который дал мне Гриэр, – в Гарлем.

Брауэр там уже не жил. Мне дали другой адрес, на Ист-сайде;не такой, может быть, шикарный квартал, но вполне респектабельный. Выяснилось,однако, что оттуда он тоже съехал, примерно за месяц до нашего покерногосвидания, и перебрался в Ист-Вилледж, район трущоб.

Домовладелец, костлявый мужчина, у ног которогопредупреждающе зарычал огромный черный дог, сообщил мне, что Брауэр с нимрассчитался третьего апреля, на следующий день после нашей игры. Я спросилновый адрес; домовладелец запрокинул голову и выдал руладу, точно горлопрополоскал:

– Когда отсюда уезжают, бос, адрес один: Преисподняя, довостребования. Правда, иногда по дороге останавливаются в Бауэри.

В те дни Бауэри, превратившийся с годами в загородную зону,являл собой нечто такое, что и вообразить-то сегодня трудно: обитель бездомных,последнее прибежище потерявших человеческий облик несчастных, мечтающих обутылке дешевого вина или о понюшке белого порошка, чтобы забыться. Яотправился в Бауэри. Там были десятки ночлежек, несколько домов призрения, кудапустили бы на ночь любого забулдыгу, и множество тесных улочек, пригодных длятого, чтобы расстелить прямо на мостовой старый тюфяк с клопами. Я увиделлюдей-призраков, иссушенных алкоголем и наркотиками. Подлинные имена были здесьне в ходу. Какое имя может быть у того, кто скатился на самое дно… печеньизъедена древесным спиртом, нос распух от кокаина, пальцы обморожены, от зубовостались черные пеньки. Я описывал Генри Брауэра каждому встречному, нобезрезультатно. Хозяева пивных пожимали плечами. Многие проходили мимо, даже неподняв головы.

Я не нашел его ни в первый день, ни во второй, ни в третий.На исходе второй недели один человек признался, что видел на днях в «НомерахДеварии» мужчину с похожей внешностью.

До «Номеров» оказалось всего два квартала. За конторкойсидел древний старик с шелушащимся голым черепом и слезящимися глазами. Кзасиженному мухами окну была прилеплена реклама: «Одна ночь – 10 центов». Яначал описывать Брауэра, старик молча кивал. Когда я закончил, он сказал:

– Знаю его, молодой человек. Знаю, как же. Вот только памятьу меня слабовата… не пожалейте доллар – глядишь, и вспомню.

Я положил долларовую бумажку, и она чудесным образомисчезла. Вот вам и артрит!

– Он был у нас, молодой человек, а потом переехал.

– Куда, вы знаете?

– Так сразу и не вспомнишь. Вы уж не пожалейте еще одиндоллар.

Вторая бумажка исчезла столь же чудесным образом. Стариквдруг развеселился, и из его груди вырвался… нет, не смех, а этакийтуберкулезный кашель.

– Ну что ж, – сказал я, – вы посмеялись в свое удовольствие,и вам за это еще приплатили. А теперь я хочу знать, куда переехал этот человек.

Старик опять весело закашлялся.

– Известно куда, за оградку Поттеровского участка, аместечко он там получил в бессрочное пользование, с чертом на пару! Что же выне смеетесь, молодой человек? Вчера утречком, я так думаю, он окочурился,потому как днем, когда я его нашел, он был еще тепленький. Сидел – точно аршинпроглотил. Я зачем к нему поднялся? Или десять центов гони или… отдыхай. Воттеперь он и отдыхает за казенный счет – в ящике глубиной в шесть футов. –Собственная шутка вызвала у него очередной приступ старческого веселья.

– Ничего странного вы не заметили? – спросил я, сам себе неосмеливаясь признаться в том, как много вкладываю в свой вопрос. – Чего-то несовсем обычного?

– Что-то такое было. Так сразу и не…

Я положил на конторку доллар, чтобы освежить его память;хотя бумажка и на этот раз исчезла с завидной скоростью, ожидаемого смеха-кашляне последовало.

– Еще как заметил, – оживился старик. – Труповозку то ктовсегда вызывает? так что я в покойниках знаю толк. Где я их только, простиГосподи, не находил! И на дверном крюке, и в постели, и на пожарной лестнице вмороз, синих как Атлантика, с бутылкой между колен. А один – лет тридцать назад– захлебнулся у нас в ванной. ну а этот… этот сидел под винтовой лестницей всвоем коричневом костюме – волосы прилизаны, грудь колесом, – как какая-нибудьважная персона из тех кварталов. И левой рукой держал правую за кисть. Да,всяких я повидал, но такого не видел: чтобы человек помер, сам себе рукупожимая!