Тут его перебил Дэвид Адли, и, хотя на губах его игралаулыбка, вопрос прозвучал со всей серьезностью:

– А что Стивенс? Он уже служил у вас, Джордж?

Грегсон повернулся к дворецкому:

– Стивенс, вы служили мне тогда, или это был ваш отец?

Ответ сопровождался отдаленным подобием улыбки:

– Я полагаю, шестьдесят пять лет назад этим человеком могбыть мой дед, сэр.

– Во всяком случае место вы получили по наследству, –философски изрек Адли.

– Как вам будет угодно, – вежливо откликнулся Стивенс.

– Я вот сейчас вспоминаю его, – снова заговорил Джордж, – и,знаете, Стивенс, вы поразительно похожи на вашего… вы сказали деда?

– Именно так, сэр.

– Если бы вас поставить рядом, я бы, пожалуй, затруднилсясказать, кто есть кто… впрочем, этого уже не проверишь, не так ли?

– Да, сэр.

– Ну так вот, я сидел в ломберной – вон за той дверью – ираскладывал пасьянс, когда увидел Генри Брауэра… в первый и последний раз. Насуже было четверо, готовых сесть за покер; мы ждали пятого. И тут ДжейсонДэвидсон сообщает мне, что Джордж Оксли, наш пятый партнер, сломал ногу и лежитв гипсе, подвешенный к дурацкому блоку. Увы, подумал я, видимо, игра сегодня несостоится. Впереди долгий вечер, и нечем отвлечься от печальных мыслей,остается только раскладывать пасьянс и глушить себя слоновьими дозами виски.Как вдруг из дальнего угла раздался спокойный приветливый голос:

– Джентльмены, речь, кажется, идет о покере. Я судовольствием составлю вам компанию, если вы, конечно, не возражаете.

До этого момента гость сидел, зарывшись в газету «Уорлд»,поэтому я впервые мог разглядеть его. Я увидел молодого человека со старымлицом… вы понимаете, о чем я? После смерти Розали на моем лице появились точнотакие же отметины, только их было гораздо меньше. Молодому человеку, судя поего шевелюре, было не больше двадцати восьми, но опыт успел наложить отпечатокна его лицо, в глазах же, очень темных, залегла даже не печаль, а какая-тозатравленность. У него была приятная наружность – короткие подстриженные усики,темно-русые волосы. Верхняя пуговица воротничка элегантного коричневого костюмабыла расстегнута.

– Меня зовут Генри Брауэр, – отрекомендовался он.

Дэвидсон тотчас бросился к нему с протянутой рукой, отрадости он, кажется, готов был силой схватить покоившуюся на коленях ладоньмолодого человека. И тут произошло странное: Брауэр выронил газету и резкоподнял вверх обе руки, так что они оказались вне досягаемости. На его лице былнаписан ужас.

Дэвидсон остановился в замешательстве, скорее смущенный, чемрассерженный. Ему самому было двадцать два. Господи, какие же мы были… телята.

– Прошу прощения, – со всей серьезностью сказал Брауэр, – ноя никогда не пожимаю руки!

Дэвидсон захлопал ресницами:

– Никогда? Как странно. Но отчего же?

Вы уже поняли, что он был настоящий теленок. Брауэрпопытался объяснить ему как можно доходчивее, с открытой (хотя истрадальческой) улыбкой:

– Я только что из Бомбея. Удивительное место… толпы, грязь…эпидемии, болезни. На городских стенах охорашиваются стервятники. Я пробыл тамдва года в торговой миссии, и наша западная традиция обмениваться рукопожатиемстала вызывать у меня священный ужас. Я отдаю себе отчет в том, что поступаюглупо и невежливо, но ничего не могу с собой поделать. И если вы не будетестоль великодушны, что расстанетесь со мной без обиды в сердце…

– С одним условием, – улыбнулся Дэвидсон.

– Каким же?

– Вы сядете за игровой стол и пригубите виски моего другаДжорджа, а я пока схожу за Бейкером, Френчем и Джеком Уайлденом.

Брауэр учтиво кивнул и отложил в сторону газету. Дэвидсонкруто развернулся и бросился за остальными партнерами. Мы с Брауэром переселиза стол, покрытый зеленым сукном, я предложил ему выпить, он вежливо отказалсяи сам заказал бутылку. В этом я усмотрел новое свидетельство его странной фобиии промолчал. Я знавал людей, чей страх перед микробами и заразными болезнямибыл сродни брауэровскому, если не сильнее. Вероятно, вам тоже известны подобныеслучаи.

Мы покивали в знак согласия, а Джордж продолжал:

– Как здесь хорошо, – задумчиво произнес Брауэр. – С техпор, как я оставил службу в Индии, я избегал общества. Негоже человеку бытьодному. Я полагаю, даже для самых независимых самоизоляция есть худшая изпыток!

Он сказал это с каким-то особым нажимом; я молча согласился.Что такое настоящее одиночество, я хорошо почувствовал в окопах, ночью. Ещеострее – после смерти Розали. Я начинал проникаться симпатией к Брауэру,несмотря на столь откровенную эксцентричность.

– Бомбей, наверно, удивительный город, – заметил я.

– Удивительный… и отвратительный. С нашей точки зрения,многое в тамошней жизни просто не укладывается в голове. Например, их реакцияна автомобили: дети шарахаются от них в сторону, а затем бегут за ниминесколько кварталов. Самолет в глазах местных жителей – сверхъестественноечудовище. То, что мы воспринимаем с абсолютным спокойствием или с оттенкомсамодовольства, для них чудо; но, скажу вам честно, с таким же ужасом я впервыесмотрел на уличного бродягу, проглотившего пачку стальных иголок ивытаскивавшего их одну за другой из открытых язв на кончиках пальцев. А для нихэто в порядке вещей.

– Как знать, – продолжил он с некоторой торжественностью, –возможно, этим двум культурам суждено было не смешиваться, но существоватьобособленно, каждой со своими чудесами. Проглоти вы или я пакет с иголками, инам не избежать медленной и мучительной смерти. А что касается автомобилей… –он умолк с отрешенным выражением лица.

Я собирался что-то сказать, но тут появился Стивенс-старшийс бутылкой шотландского виски для Брауэра, а за ним Дэвидсон и остальные.Прежде чем рекомендовать своих приятелей, Дэвидсон обратился к Брауэру:

– Генри, я их предупредил о вашей маленькой причуде, так чтоможете ни о чем не беспокоиться. Позвольте вам представить: Даррел Бейкер… этотсуровый мужчина с бородой – Эндрю Френч… и, наконец, Джек Уайлден. ДжорджаГрегсона вы уже знаете.

Брауэр с учтивой улыбкой поклонился каждому, что как бызаменяло рукопожатие. Тут же были распечатаны три колоды карт, деньги обмененына фишки, и игра началась.

Мы играли шесть часов кряду. Я сорвал около двухсотдолларов; Бейкер игрок довольно слабый, оставил долларов восемьсот и глазом неморгнул (его отец владел тремя самыми крупными обувными фабриками в НовойАнглии); Френч с Уайлденом поделили, примерно поровну, остальные шесть сотен.Дэвидсон оказался в небольшом плюсе, а Брауэр в таком же минусе, но дляпоследнего остаться почти что при своих было равносильно подвигу: ему весьвечер фатально не шла карта. Он одинаково свободно чувствовал себя как втрадиционной игре с пятью картами на руках, так и в новомодном варианте с семьюкартами, и, по-моему, он несколько раз сорвал банк на чистом блефе, на которыйсам я скорее всего не отважился бы.