Она шла по дорожке след в след за Валерией и маялась стыдоми унынием. А Валерия либо ничего не заметила, либо отмахнулась от ее оплошки,как она умела отмахиваться от всего неприятного. Идет, как ни в чем не бывалоболтает со сторожем, который взялся проводить их к нужной могилке, и тот ужечувствует себя с ней по-свойски, бормочет что-то о тяжкой доле кладбищенскогостража…

– Зимой скучновато, конечно, – донеслось до Альбины. – Тихо,снег, народу почитай нет. Здесь ведь и не хоронят почти, уже давненько закрытокладбище, разве что к родственникам подселяют. Летом веселее. И навещаютпокойников почаще, и нищие живут с апреля по октябрь, промышляют по могилкам.Да и мало ли кого ночами увидишь. Они тоже в гости друг к дружке бегают,местные-то.

– Нищие? – уточнила Валерия.

– Да какие нищие? – хмыкнул сторож. – Я же говорю: местные.Конечно, скучно в земле все время лежать, вот и… Э, а тут что такое?

Альбина поскользнулась, схватилась за какую-то оградку, нототчас отдернула руку, оглянулась, холодея…

Слава богу, никто не маячит над занесенными снегоммогилками, не машет призывно костлявой рукой. Или она просто не видит?.. А кудаэто уставились Валерия со сторожем?

Альбина взглянула – и у нее перехватило горло при видемраморного ангелочка, печально опустившего крылья на серую плиту с надписью:«Ты ушла – и унесла с собою наши жизни».

Боже ты мой… Она резко отвернулась, полезла в карман заплатком. Ужасно захотелось уйти поскорее. Невыносимо стоять на крутояре такогогоря зевакой, не имея сил помочь. Зачем Валерия ее сюда притащила? И что, какие«одухотворенные мысли» могут родиться здесь, в царстве смерти, кромеединственного желания: оказаться отсюда подальше? Альбина ненавидела кладбища,как и все, что связано со смертью, ненавидела!

– Кто же тут постарался? – удивленно пробормотал сторож,уставившись на аккуратно расчищенный закуток, огороженный решеткой. – В обедпроходил – сугробы лежали. А, ну понятно. Как раз перед вами приходил мужик вдубленке – верно, он поработал. Я, правда, не смотрел, куда он шел, да ведьбольше вроде не к кому.

– В дубленке, – тупо повторила Альбина, встречаясь глазами сВалерией.

– Ну да, – кивнула она. – Выходит, тот самый, что у настакси увел. То-то у него дубленка вся в снегу была, я еще внимание обратила.Неужели это мы со Смольниковым столкнулись? Да, пожалуй, Сева был в некоторомроде прав насчет него! Так увести машину у двух женщин, на ночь глядя…

– Дубленка! – воскликнула Альбина. – Я… Валерия! Это же тасамая дубленка! Ты понимаешь?

– Краденая, что ли? – азартно вмешался сторож.

Валерия медленно кивнула:

– Вольт, что ли? Опять, значит, Вольт?.. Так, интересно…Чужой человек эту могилу не стал бы чистить, значит, Вольт здесь не чужой. Нучто я могу тебе сказать? Скорее надо наведаться к Смольникову, вот что!

* * *

Белый «Мерседес» остановился рядом; после минутной паузыдверца пассажира распахнулась – и оттуда прямо на асфальт вывалилась женщина. ИГерман понял, что ему наконец-то повезло.

«Мерседес» со свистом улетел по шоссе, а Герман послал свойджип вперед и заставил его замереть рядом с лежащей.

Выскочил, вздернул ее с земли, поперхнувшись от крепкогозапаха духов:

– Вставайте! Скорее, прошу вас!

Строго говоря, никакой опасности для нее не было: Хинганвыбросил ее на обочину, так что колесами даже нарочно не зацепишь. Но Германвел себя так, будто в любую минуту ее жизнь могла оборваться, и первое шоковоеоцепенение у нее наконец-то прошло, она забилась, с ужасом озираясь на летящиемимо автомобили, потом безропотно засунула себя в джип и съежилась на сиденьекомком длинных волос, обтянутых черными чулками неимоверно длинных ног,бриллиантово блестящих пальцев и крыльев алого кожаного плаща. И все этовеликолепие всхлипывало, сморкалось, благоухало духами иудручающе-изобретательно ругалось матом.

Герман послушал-послушал и, перегнувшись, достал с заднегосиденья кейс. Извлек оттуда плоскую бутылку «Бифитера», отвернул колпачок,налил джин в очаровательную пластиковую кружечку, которую стащил еще во времяполета в Москву, подумав, помнится: пусть бросит в него камень тот, кто не кралподобных кружечек на рейсах Аэрофлота или других авиакомпаний! В кейсе нашласьи бутылочка «Спрайта». Держа ее наготове, спросил:

– Разбавить или так выпьешь?

Меж путаницы льняных прядей открылся стеклянный от слез глази послышался хриплый голос:

– У тебя тоника нет?

– Увы, – покачал головой Герман. – Но со «Спрайтом» тожехорошо.

– Не разбавляй.

Он плеснул джин сначала на дно кружечки; потом, глянуввопросительно, добавил до половины; наконец наполнил доверху. Девица проглотилазалпом; мгновение сидела не дыша, пока Герман наливал «Спрайт», и опрокинулаего в себя так же лихо.

Глубоко, со всхлипом, вздохнула, убрала с лица волосы ивзглянула на Германа уже осмысленно: – Привет. Ты кто?

– Да так, – пожал он плечами. – Просто ехал мимо, когда ты…упала.

Девица не позволила ему проявить деликатность, и еепростенькие, серые, хотя и очень большие глаза засверкали поистине синимпламенем:

– Когда он меня выбросил! Я не упала! Этот сукин сын Хинганвыбросил меня из машины!

– То-то я удивился, когда «мерс» не остановился и помчалсядальше! – фальшиво возмутился Герман. – Он негодяй, просто негодяй! Ты же моглаубиться насмерть!

– А ему плевать! – мрачно кивнула девица, бросаявыразительный взгляд на английского потребителя бифштексов.

Понятливый Герман вновь наполнил кружечку. На сей раздевушка обошлась без «Спрайта» и продолжала жаловаться точно с того места, накотором остановилась:

– …и плевать с высокой башни! Вчера ночью столкнул меня вбассейн, а ведь знает, что я и плавать не умею и воды боюсь панически! И вообще– в апреле купаться?!

– Бассейн на улице? – посочувствовал Герман.

– А где же! И хоть вода подогретая, так воздух не подогретыйже! А в полночь это вообще только для моржей…