Мысли текли спокойно, холодно. Схема похищения Хинганавыстраивалась в голове так четко, будто ее вычерчивал компьютер. Сердце билосьровно. Его не тревожили призраки, сознание не мутилось от близкого торжествасвершающейся мести. Он думал о том, что предстояло, как об обычном деле, орядовой операции. Не выискивал никакого благорасположения небес в том факте,что подобрал буквально на дороге столь ценный источник информации – послемесяца изнурительной слежки. Всякое терпение рано или поздно вознаграждается.Стучите, и отверзется! Вот и ему отверзлось. Конечно, повезло, что сегодня надежурстве оказался именно он, Герман, а не один из Семенычей. Вряд ли этаболонка, которая готова лизать руку хозяина, даже когда ее бьют,разоткровенничалась бы с кем-то из них. Ну что же, тем лучше, что Германоказался в нужное время в нужном месте.

Теперь взятие Хингана – вопрос двух-трех дней. Надо сегодняже послать Миху купить петард, шутих, фейерверков. Будильник не забыть: сделатьчасовой механизм для запуска этой пиротехнической забавы. Нет, лучше пустьсъездит в магазин Никита, а Миха должен сколотить две легкие прочные лестницы.

Хотя нет. Герман сам отправится за покупками. Никита невыносит, когда Миха остается на даче без присмотра. Даже в присутствии Германа– все равно считается без присмотра. Для куркулеватого, хозяйственного сторожановый жилец с его нелегкой «трудовой» биографией – бомж из бомжей, существоненадежное и где-то опасное. А может, Никита Семенович просто ревнует хозяина,который вдруг так доверился этой странной личности, подобранной буквально набольшой дороге?

– Это еще неизвестно, кто кого подобрал, – посмеивалсяГерман. – Скорее, Миха меня, а не я его.

Конечно, в тот вечер он не доехал бы от Кирилла. Слишкоммногое навалилось… Лежал бы где-нибудь в кювете, а Хинган так и ходил бы побелу свету безнаказанно. И если вспоминать небеса, то Миху уж точно послалиони. Тот оказался отличным шофером! Впрочем, он все делал отлично, всякаяработа горела в его руках. Он был куда мастеровитее, проворнее НикитыСеменовича и даже хозяйственнее – по-своему, конечно. Уж на что Герман былпоглощен своими мыслями, а и то не мог не заметить, что в неделю неустанныхМихиных хлопот дача буквально преобразилась. Было починено севшее крыльцо,залатана крыша в баньке, перестали течь краны, дорожки оказались очищены отольда… Тут Никита и забеспокоился. Возможно, ему показалось, что этот приблудныйумелец намерен сжить его с тепленького местечка? Если бы Герман дал себе трудхоть ненадолго отвлечься от своего горя и идеи мести, целиком овладевшей егосознанием, он бы заметил, что тайная война между Семенычами не прекращалась нина день, даже когда они бились в картишки, до которых были большие охотникиоба. Однако он чуял только холодок в их отношениях, и этот холодок его вполнеустраивал. Пусть лучше слегка сторонятся друг друга, чем сделаютсясобутыльниками. Ведь если начнут спиваться, придется их гнать в три шеи, а безпомощников ему не обойтись.

Конечно, он мог бы нанять кого угодно и за любую цену,однако, во-первых, не хотел оставлять никаких следов, а во-вторых, предпочиталне иметь дела с оплаченной верностью. Все, что куплено, может быть и продано, ана всю жизнь молчание наемников не обеспечишь. Герман предпочитал помощников,чья преданность будет искренней, осознанной и сцементированной той же идеейотмщения, которая вела его самого.

В Никите Семеновиче он не сомневался ни на минуту. Все-такиДашенька выросла на его глазах, и на его же глазах свершилась вся трагедия.Хоть эти самые глаза оставались теперь сухими, Герман не мог забыть тех первыхслез…

– Ты, Гера, не считай, что я тут совсем уж чужой, – сказалНикита, когда понял, куда ветер дует. – Сколько раз сам думал, чтобы подстеречьХингана на узенькой дорожке. Да к нему так просто не подберешься. А ты, я вижу,замыслил что-то, верно? Еще бы! Ты один в семье живой остался… Ну так знай: ятебе во всем помощник. Прикрою хоть перед милицией, хоть перед чертом с рогами.Надо будет – своими руками эту тварь придушу и не поморщусь. Так что я с тобой.

Сдержанное признание сторожа, прямо сказать, прибавилоГерману сил. На Кирилла ведь не было никакой надежды. Отца в это делозамешивать? Глупости. Он стал стариком, к тому же наполовину парализован. Атакой союзник, как молчаливый Никита Семенович с этими его ухватистыми руками…Да он, если захочет, не просто шею свернет Хингану – надвое его перервет!

Миха, конечно, послабже, похлипче. И, главное, он пьющийчеловек. Из-за того и бродяжничал, лишившись работы. Но Герман любил увязыватьв жизни следствие с самыми вроде бы незначительными причинами, сопоставляяпотом со всем этим результаты. Он не мог не сделать этого и сейчас, а значит,не мог не признать: если бы Миха не бомжевал, его вряд ли занесло бы темвечером на Сухаревку. А стало быть… А стало быть, очень возможно, что сейчасГерман не гнал бы во Внуково, исполненный надежд, что его долгое и нетерпеливоеожидание увенчается наконец успехом!

И вдобавок, он сделал все, что мог, лишь бы Миха больше непил. В тот же самый первый день их знакомства, вернее, наутро. Тогда Германа исамого било жесточайшее похмелье. Ночью его рвало, и Никита Семенович терпеливоухаживал за ним, вынося тазы, отирая ледяное, вспотевшее лицо мокрымполотенцем. Миха суетился рядом, азартно крича:

– Ему похмелиться, похмелиться надо!

А Герман был слишком слаб и туп, чтобы ворочать языком исвязно выражать мысли. Ему всего-то и нужно было – добраться до своих вещей, добаула, в котором лежал плоский черный чемоданчик с некоторыми снадобьями,привезенными из Африки… Но он лежал плашмя на постели, не в силах поднятьголову, слушая, как Миха понимающе бормочет:

– Вот точно так же, ну в точности, и со мной было. Лежал,лежал… сутки, если не больше. Потом башку поднял – и все вспомнил. И вижу: лежуя не в постели, а в том самом сарае, который я сам же для стройматериаловпоставил. Только, думаю, что за бред: а доски где? Вот тут штабеля стояли! Акирпич? Такой был темно-красный, импортный. Плиты паркетные: каждая вполиэтиленовой пленочке. И мешки с цементом, и краска, и лак… И станокраспиловочный, главное! Вроде бы вчера все было – а сегодня нет!

– Покрали, что ли? – рассеянно обронил Никита Семенович,беря шершавыми пальцами запястье Германа и считая пульс. – Этакое богатство,кто же мимо пройдет, если плохо лежит?

Миха какое-то время молчал, потом как бы нехотя проронил:

– Если бы покрали, я бы первый в милицию побежал. А кудапобежишь, когда вор – вон он, в лежку лежит? Я и есть он самый.

– Пропил, значит? – хмыкнул Никита Семенович без осуждения ивообще без всякого интереса, как человек, много в жизни навидавшийся, и поволокиз комнаты очередной таз. – Ну ты силен!