— Извини, если обидел. Но я знаю, что мы способны убить когоугодно. Если убедим себя в моральности данного поступка. Все, что от тебятребуется, это понять — для нас не существует сейчас мужчин, женщин, детей.Только мишени.

— Если ты такой умный, то объясни… — Ярослав повернулся,посмотрел в лицо Визитера. В свое лицо… — Чем угрожает миру пацан? Он что, юныйпсихопат?

— Нет. Хороший, домашний ребенок. Но он уже вошел в игру,Ярик. Раньше нас. Он попал в ситуацию, когда все его представления о мире,жизни, людях, вывернулись наизнанку. Слишком резко и слишком страшно все длянего изменилось, брат мой. Он уже не станет прежним. И мир, его мир, если онпобедит, будет полон неуверенности и страха, холода в глазах, равнодушия.

— Это и есть наш мир.

— Да. Конечно. Мальчик — Посланник Развития. Он самыйпластичный из всех нас, он не пытается изменить мир, это мир меняет его. Нельзя,чтобы все равнодушие нашей жизни нашло воплощение в нем, закрепилось, рванулосьв будущее. Не будет его мир мечтой о приключениях и космических полетах. Уже —не будет.

— Я не смогу.

— Сможешь. Мне лучше знать. Я не отягощен твоими страхами икомплексами. Нет у меня никакого прошлого, нет будущего — если я его несотворю. И видел я побольше твоего. Костры из десятилетних ведьм и избиениямладенцев. Чумные бараки и концлагеря.

— Не только это было, Слава. Особенно в нашей профессии.

— Достоевский и Толстой — ха! У самих рыльца в пушку.

— Циник.

— Зеркало, Ярик. Зеркало, — он улыбнулся, и в улыбке быланасмешка. — Смешно бить зеркала.

Визард смотрел в подплывающие здания вокзала. Опять шелдождь. Накрапывал, моросил, тараторил в крышу вагона, наслаиваясь на стукколес, мутными слезами плыл по оконному стеклу, просачиваясь в купе сквозьбесчисленные щели.

— Ребята, вы собрались? — не оборачиваясь спросил он.

— Теперь да, — почти весело ответил Визитер. Затрещала,застегиваясь, молния его курточки. Визард уже научился различать мальчишек,даже по голосам. Они все дальше и дальше расходились, Посланник Развития и егопрототип. Куда быстрее, чем он с Аркашей. Неудивительно, конечно. У них меньше«совместная» память. Не исход жизни, а ее начало…

— Мне кажется, что нас никто не поджидает, — сказал Визард.— Но, все-таки, будем внимательны. Ладно?

Он повернулся. Их невыспавшийся, хмурый попутчик смерил егопрезрительным взглядом. Встал, отпихивая Визитера, и вышел из купе, поправляясвой драгоценный пиджак.

— Вот странный тип, — тихонько сказал Кирилл.

— Обычный, — поправил его Визард. — Это мы странные на еговзгляд. Пойдемте.

В груди снова трепетала боль. Не был ли врач слишкомоптимистичен с полугодовым прогнозом? Ладно, неделю-другую он протянет… а вэтот раз все должно кончиться быстро. Не средние века, когда путь военного изКиева длился бы пару месяцев, а писателя из Азии — полгода.

— Поедем к одному моему другу… старому другу. Он не будетзадавать слишком много вопросов, — негромко произнес Визард, выходя из вагона.Положил руку на плечо Визитера. — Тебе, парень, надо принять душ.

— Да? — мальчишка со смешной обидой вскинул голову.

— На мой взгляд. Я вот себя чувствую грязным, как свинья…

Илья Карамазов подождал, пока старик и мальчишки отошли отвагона. Улыбнулся. Он стоял чуть дальше по перрону, неразличимый в толпевстречающих и приехавших провинциалов. Все так просто.

Два клиента и гаденыш, пнувший его в лицо.

Карамазов поймал взгляд какой-то девушки, выходящей извагона. Этакая легкая заинтересованность симпатичным молодым мужчиной. Онулыбнулся ей, покачал головой и пошел вслед за клиентами. Светлый плащ, мягкаяшляпа, дипломатик в руке — он был слишком заметен, слишком ярок в вокзальнойтолпе. Такие, как он, улетают в салонах бизнес-класса из аэропортов.

Но маскировка стала ненужной.

Сила — ее теперь много. Даже слишком много… но слишком многоее не бывает.

Обеденный зал был еще одним осколком тех, советских времен.Шедченко даже повел взглядом по стенам, отыскивая портрет Маркса или Ленина. НаУкраине ему приходилось их встречать — в «неосновных» помещениях властныхструктур. То ли какая-то легкая самоирония демократов… впрочем, они на неередко способны… то ли стыдливая инерция сознания. Так, наверное, стояли идолыПеруна в сараях киевских хором после Крещения. Вроде бы брошенные на дрова, новсе никак руки не доходят.

Портретов не было никаких. Пара тканных панно, но достаточнопривисевшихся, чтобы казаться родными.

— Садись, Коля! — Хайретдинов привстал из-за стола,добродушно улыбнулся. — Позавтракаем… да и за помин души выпьем.

Шедченко подошел, отчаянно стараясь расслабиться. Такиепомещения всегда нагоняли на него военную выправку.

— За чей помин, Рашид Гулямович?

— За раба божьего Аркадия… ах, нет, нельзя. Нехристь, иудей.И за Фархада нельзя.

— Профессор?!

— Да, Коля, да. Его достали. Ты садись. Рыбку будешь? —Рашид Гулямович чуть ли не стлался перед ним. При этом ни теряя ни граммадостоинства. Этакий образец восточного гостеприимства.

— Рашид Гулямович…

— Зови меня просто Рашид. Хорошо?

— На брудершафт придется выпить, — с некоторым усилиемсказал Шедченко.

— Давай.

Николай сел рядом с Хайретдиновым. Овальный стол былсервирован на двоих. Полностью сервирован. И никого в комнате.

— Я подумал, — разливая в рюмки «довгань», сказалХайретдинов, — лучше холодное поедим, да зато поговорим спокойно. Правильно?

Он улыбнулся. Черт. Хорошая улыбка. Ей хотелось верить.

— Конечно.

— Ну… давай, Николай Иванович…

Хайретдинов встал, они переплели руки. Смешной ритуалмужской дружбы, замена кровного братства. Вино есть кровь, а кровь — вино.

А ВОДКА, ОЧЕВИДНО, ЛИШЬ КОНЦЕНТРАТ КРОВИ…

— Будем жить, Коля…

Они поцеловались, троекратно, и Шедченко с удивлениемпочувствовал — он не испытывает ненависти к этому человеку. И даже не чувствуетего «хозяином», идиотом-политиком.

Это что же, судьба Силы? Служить???

— Из всех Посланников тот, что пришел к тебе, был мненаиболее близок, — сказал Визирь. — Поверь. В этот раз ему не повезло, но вследующий раз… возможно. Земля ему пухом. Сейчас мы должны спасти мир.