— То же самое.

Пожалуй, его расспрашивали бы еще долго. И Николай былнастроен отвечать… даже выболтать Главную Военную Тайну Украины, существуй онав природе.

— Мужики! — в бильярдную ворвался еще один парень вкамуфляже. Каким-то остатком сознания полевого командира, Шедченко отследилдвижения охраны. Семен был очень неплох, пожалуй… — Телевизор включите! Шестой!

Кто-то схватился за пульт. Маленький «соневский» телевизор вуглу заработал почти мгновенно.

— …конечно, никаких комментариев пока не дается. Нам все жеудалось увидеть место трагедии, вход с вокзалов перекрыт, но, сев в метро наКурской, наш оператор спокойно доехал…

Шедченко смотрел на экран.

Бойня. Иначе не назовешь. Люди, утаскивающие носилки, люди,осматривающие тела на полу — тех, кому медицина уже не поможет.

И кровь, кровь… объективом по лужам на полу, объективом побрызгам на стене, объективом — по женщине в побуревшем пальто — оператор, тычеловек или лишь приставка к своей камере?

— Террористов, вероятно, было трое. Очевидцы рассказывают,что бандиты, без всякой видимой причины, открыли огонь по толпе изавтоматического оружия. Охваченные паникой люди пытались спастись, но убийцы незнали пощады. Окончив свою кровавую миссию, они вышли через Казанский вокзал.Трое работников омона и два сотрудника милиции, пытавшиеся остановить негодяев…

— Блядь! — громко выматерился Семен. Покосился на Шедченко,словно ища поддержки. — Их даже не взяли! У вас такое бывает?

Шедченко покачал головой. Нет, не бывает.

Но теперь, наверное, будет.

Это кто-то из них. Он чувствовал это всем телом. Визитерыведут свои страшные игры. И те, кто оказался рядом, обречены.

И никому их не остановить. Ни милиции, ни омону, ни группе«Альфа», наверняка поднятой сейчас по тревоге. Только когда из шести останетсяодин — бойня прекратится.

Кто угодно. Узбек с повадками русского националиста, почемубы и нет? Он не станет валить горы трупов. Он будет беречь своих подданных.

— Позвоню домой, — тревожно сказал Семен, доставая изкармана трубку сотового телефона. Остальные, похоже, этим реквизитом «новыхрусских» не обладали. Их словно выдуло из комнаты. Шедченко остался сидеть,глядя в телевизор. Там озверевшие милиционеры перли на оператора, а голос закадром сокрушался о попранной свободе слова.

— Я тебя найду, — прошептал Шедченко экрану. — Обещаю,говнюк.

— Ленка? — кричал в трубку Семен. — Ты дома? Слушай, сходи всадик, забери Костю! Только не на метро, пешком прогуляйтесь! Там какие-то сукипобоище устроили… смотришь? Ладно, забери Костю! И сиди дома! Мало ли что!

Шедченко прижал ладони к лицу. Пальцы были как лед. За чтоэто… почему? Да, он слуга. Он страж. И плевать, что он на чужой земле — никогдаона не станет ему чужой, никогда. Почему не он оказался там — рядом с нелюдьми,в чьих руках была смерть? Почему он гонял шары и прихлебывал пиво, когдасвинцовый ветер гулял по коридору, искал стены — но натыкался лишь на плоть…

— Найду… — повторил Шедченко. — Найду.

Как мало надо, чтобы вновь почувствовать себя человеком.Всего лишь — сутки не пить, начисто выбриться, переодеться, развести в стаканепару пакетиков кофе…

Слава еще спал. Ярослав порылся в сумках, беззастенчивовыбрал рубашку получше, щедро облил щеки одеколоном. Визитер замычал во сне.

— Казанский проспишь, — пихая его сказал Ярослав.

— Что? — Слава приподнялся, глянул в окно, на часы, покачалголовой.

— Еще три часа, чего ты?

— Скучно. Вставай.

— А… — Визитер свесил ноги, потер лицо. — Бриться надо… О,ты уже свеженький и готовый к действиям…

— Давай, подымайся, — прихлебывая кофе, Ярослав с усмешкойнаблюдал за процедурой собственного просыпания. Визитер потянулся, отобрал унего стакан, глотнул.

— Блин. Сон мне снился. Веселенький.

— Ночные новости «CNN»? Рассказывай.

— Что рассказывать-то? Все живы. Все в Москве.

— А что тогда снилось?

— Метро… — Слава нашарил на столе сигареты, закурил, глядя сквозьписателя. — Мне снилось метро.

— Ты что делаешь? В купе зачем курить-то?

Слава его словно и не услышал. Жадно затянулся, глотнулкофе, сказал:

— Она не любила Москву.

— Кто — «она»?

— Она не любила Москву. Боялась. Там слишком шумно, людно,и, главное, все всегда спешат. А ей это с трудом удавалось. Лишний вес, ссамого детства, и вроде ничему это в жизни не помешало, и муж хороший попался,и сердце, как часы — никогда не жаловалась. Но вот носиться по метро с тяжелымисумками, стать частью толпы — это не для нее. Когда она бывала в Москве,проездом, то всегда брала билеты так, чтобы долго не задерживаться. Гостинцы ина вокзале купить можно. И в этот раз тоже, когда приехала — сразу наСавеловский, через метро. Часок побродить по вокзалу, отдышаться — и на другойпоезд, к сестре, в Мурманск. Смешно, наверное, ездить зимовать в Мурманск. Но уних уже так повелось — с севера на юг в гости ездили летом, с юга на север —зимой. Она не спешила, хоть и шла быстро, по своим меркам. Впереди двоемальчишек-близнецов со стариком, она за ними пристроилась. У сестры тожеблизнецы, хоть и младше. Ждут, наверное, может — ее, а может — подарки, но всеравно ведь любят свою тетку. Потом один мальчик упал, запнулся, она дажепоморщилась, очень не любила сама падать. А мальчик сидел на полу, смотрелкуда-то назад, через ее плечо, и в глазах у него был такой ужас, что сердцевпервые дернулось, удар пропустило. Она обернулась. За ней парень шел,красивый, хорошо одетый, с умным лицом. И доставал из дипломата что-то, она ине поняла — что, только почувствовала — оружие. Потом стали стрелять, непарень, кто-то другой, и она побежала. Впервые за много лет — побежала. Сумкине бросила, не потому, что жалко было, тут спастись бы, а не подарки довезти,но ведь толпа, давка, люди начнут запинаться, падать, подавят друг друга… Абежать оказалось легко, так неожиданно легко, что ей даже понравилось — бытьбыстрой, быть частью толпы, оставить страх и смерть далеко-далеко позади. Такпросто бежать… и словно что-то подталкивает в спину, раз за разом, и бежать вселегче, тело стало невесомым, как в детстве, только она все-таки упала,почему-то, и никак не могла встать… так обидно быть толстой и неуклюжей, когдадаже сорока нет. А выстрелы гремели, но уже слабее, потом тишина наступила, этозначит — все хорошо, все страшное кончилось. И она осталась лежать, даже глазазакрыла, потому что устала очень, такое ужасное приключение, сестра за сердцесхватится, когда узнает, а вот у нее сердце здоровое, крепкое, сейчас ееподнимут, помогут встать, надо будет предложить помочь, если кого-то ранило,она когда-то медсестрой работала…