— Ты стараешься меня отвлечь.

— Нет, я стараюсь не дать тебе разозлиться.

— Разозлиться на что? — спросила я, опуская рукивдоль его спины. Трудно было так близко к нему не дать волю рукам.

— Просто разозлиться. Ты злишься всегда, когда тебенеловко, а то, что сейчас было на кухне, тебя должно было здорово смутить.

Мои руки просунулись под ремень, к верху джинсов. Когда-то ядумала, будто для того, чтобы кого-то так трогать, нужна любовь. Приятнаямысль, и мне она тоже нравилась, и рождала чувство защищённости. Сейчас моируки блуждали по грубой ткани новых джинсов, но под ними ощущалась плотнаявыпуклость зада. Задница у него была отличная, круглая и тугая, меньше, чем мненравится, но вполне отчётливая. Я ему когда-то сказала, что ему нужна тяжёлаязадница, чтобы уравновесить то, что спереди. Честно говоря, у Натэниела задкруглее и полнее, больше похож на женский. Плотный, твёрдый, но круглый. А ялюблю, чтобы у мужчин было за что подержаться. Меньше всего мне нравятся такие,у которых худосочная задница белого супермена, и джинсы на ней мешком висят.Мне что-то такое нужно, чтобы и в руки взять, и укусить за что. Я, когдаговорю, что люблю мужчин с мясом, вкладываю в эти слова не один смысл.

Сейчас я ткнулась головой ему в грудь, руками взялась заягодицы. Он чуть покачивался, укачивая меня. Это любовь? То, что я могу еготрогать, где хочу, а он меня — любовь? Или просто вожделение?

Чуть приподняв лицо, я тронула кожу на его шее, тёплую,приятную. Меня воспитали в убеждении, что любить можно только одного. Если ялюблю Жан-Клода, то Мику я любить уже не могу. Если я люблю Мику, не могулюбить никого другого. Единственный, кому я без колебаний могу сказать «я люблютебя» — как ни странно, это Ашер. У меня начинало складываться подозрение, чтоэто потому, что Жан-Клод его любит, любит уже много сотен лет, за вычетом тех,когда они друг друга ненавидели. В объятиях Жан-Клода, пронизываемая темичувствами, что испытывал он к Ашеру, я вполне могла сказать «люблю» и бытьискренней. Но здесь и сейчас, когда Жан-Клода рядом нет, это слово застревало уменя в глотке, грозя удушить.

Иногда я думала, что люблю Мику, но это было не то, чтохотят от тебя услышать те, кто хотят, чтобы ты их любила. Иногда это хуже, чемне любить.

Я взялась рукой за середину его зада, поглаживая пальцемсквозь джинсы, а другая рука поднялась вверх, ухватилась за курчавые густыеволосы, коснулась тёплой шеи. Я знала, кто это у меня в голове, запуская в этиволосы руку и наклоняя голову на сторону, выставляя длинную, отчётливую линиюшеи. Мы почти одного роста, и его шея оказалась точно напротив моих губ, чтобылизнуть кожу. Такую тёплую, неимоверно тёплую. Я охватила её губами, ощутилабиение пульса под ней и всадила зубы.

Мика вскрикнул, но не от боли. Он сильнее прижался ко мне,подставляя шею, как жаждущая женщина прижимается к мужчине. Я всаживала в кожузубы и давила в себе желание прокусить, пустить кровь. Жан-Клод наполнял мнеголову образами — он, Ашер и Джулианна, давно погибшая человек-слуга Ашера.Секс там тоже был, но куда больше смеха, и игры в шахматы, и Джулианны, сидящейс вышиванием у огня. Больше объятий, чем траханья. Образы Ашера и его, и меня,и Мики тоже. Клыки его на шее у Мики, а я смотрю на обоих. Жан-Клод подходит кнам обоим, спящим на его большой кровати в шёлковых простынях, и каштановые локоныМики так перепутаны с моими чёрными, что нельзя сказать, где мои и где еговолосы. Жан-Клод дал мне ощутить его чувства, когда он стянул с нас одеяло ипочувствовал первое дыхание тепла. Ощущение, когда он втискивает между намисвоё холодное тело, и мы шевелимся во сне, медленно просыпаясь навстречу егорукам. Как дорого ему, что Мика просто даёт ему кровь и не спорит, и делаетвид, что это не такой уж ценный дар. Или как много для него значит, что онможет отвернуться от кровоточащего и все ещё желающего тела Мики к моему ивойти в меня другим способом, а Мика смотрит или участвует. Смотреть на этоглазами Жан-Клода было мне неловко, и хотелось здесь не быть, но он шепнул мнемысленно, пока мой рот наслаждался вкусом кожи Мики: «Если это не любовь, mapetite, то я ничего о ней не знаю. Если это не любовь, то от сотворения мираещё никто никого не любил. Ты спрашиваешь себя: Что такое любовь? Люблю ли я? Аспросить надо: Что такое не любовь? Что есть такого, что делает для тебя этотмужчина не из любви?»

Я хотела заспорить, но Жан-Клод был слишком глубоко в моемразуме, а шея Мики у меня между зубами. Столько видов голода можно утолить наэтой плоти, столько желания, столько… столько… Сладкая струйка крови зазмеиласьпо языку, помогла мне овладеть собой, и я отодвинулась, чтобы не ранить его. Ноон обмяк, прижимаясь ко мне, как после законченного секса. Он дрожал, его дрожьпередавалась мне, и дыхание его вырывалось вздохами.

Я держала его, обвив руками, иначе он бы упал, наверное. Онотдал себя мне полностью. Не пытался защитить себя, не боялся, что я вырву емугорло, а надо бы. Но он мне доверял. Доверял, что я не сделаю ему больнее, чембудет радостно. Никогда до сих пор я не пускала ему кровь, никогда не оставлялабольше, чем следы зубов или синяки. И так это было хорошо — держать его междузубами и не прекращать, пока не почувствуешь вкус крови.

Он засмеялся с придыханием и сказал хрипло:

— Натэниел будет ревновать.

— Ага, — шепнула я. — Он всегда хотел, чтобыя его пометила.

И пришла мне такая мысль: «Разве убьёт меня, если я дамНатэниелу немного того, чего ему хочется?» Нет, не убьёт. Вопрос в том, сломаетли это меня, и если да, то насколько? Эхом отозвался у меня в голове Жан-Клод:«Вряд ли сломает, ma petite. Скорее исцелит тебя — и его».

— Пшел вон из моей головы, — сказала я.

— Что? — переспросил Мика.

— Ничего, прости, сама с собой.

Жан-Клод сделал, как я велела, но его смех ещё звучал у меняв голове эхом все остальное утро.

Я сидела в кухне и ела печенье, щедро намазанное маслом имёдом. Отличное было печенье, но гвоздём программы был Грегори. Он все ещёоставался в облике леопарда, но печенье ел. Вы когда-нибудь видели, как едятхлеб зубами, предназначенными для перегрызания горла антилоп? Интересноезрелище. Если бы он просто клал целое печенье в рот, было бы нормально, но онпоступал по-другому. Он поедал кружочки выпечки, капающие маслом и смородиновымвареньем кусочками, деликатно. Но челюсти его не были приспособлены дляделикатной работы, и мех перемазало вареньем, а Грегори облизывал егонеимоверно длинным языком. Это отвлекало, но и завораживало. Как сочетание«Планеты зверей» и «Сети еды».

Хорошо, что было, кому меня развлечь, потому что Натэниелбыл совершенно мрачен. Я знала, что его огорчит моя метка на шее Мики, потомучто меня он буквально умолял сделать это ему, а я отказалась, но насколько онрасстроится, я себе не представляла. Он грохотал кухонной утварью. Дверцышкафов он не закрывал, а захлопывал. Когда он открывал холодильник, доносилсяхор ударов, шлепков и прочих звуков. Я понятия не имела, что пластиковыеконтейнеры могут так грохотать.